собрали в течение двух часов, погрузили в эшелон и вывезли в какой-то порт. Какой, Толик так и не поинтересовался, хотя просидели они в казармах на берегу несколько дней. «Меньше знаешь – крепче спишь», – учил его в свое время прапорщик Мимоходов. Поэтому вместо изучения места временного базирования сержант повторял со своими бойцами приемы и методы выживания в бою. И готовился сам. Тем более что при отправлении на фронт офицеры смотрели сквозь пальцы на перевооружение солдат в соответствии с их предпочтениями. Так в отделении Томпсона появилась снайперская винтовка «Спрингфилд», два ручных пулемета БАР вместо одного, дробовик, а сам Том обзавелся только что поступившим на вооружение десантников карабином «Бэби Гаранд». И все это обошлось всего в сотню с небольшим долларов в виде подарков «кому надо». Если бы не отсутствие хорошей кобуры к «Хай Пауэру», Том мог бы считать себя готовым к предстоящим боям. Впрочем, проблемку с кобурой он планировал решить чуть позже.
Но правильно отмечал полковой капеллан Эдвард Кац, заканчивая обычно свои проповеди словами с кольца царя Соломона: «Все проходит. И это пройдет». Действительно, прошли и несколько относительно спокойных дней у моря. Кстати, о капеллане Том вспомнил, глядя на тот неизбежный суетливый бардак, который воцарился в казарме после приказа на сбор. Вспомнил, как к своему удивлению обнаружил, что буква «К» в его личном номере означает, что он, сержант Том Томпсон – католик. И пришлось-таки ему идти в церковь и знакомиться с капелланом. Впрочем, тот оказался свойским парнем, не дураком выпить и любителем хороших песен. Поэтому даже посещение исповеди для Толика превратилось в повод глотнуть на халяву хорошего виски. А какой же истинно русский, тем более если он еще и американец телом, откажется от халявной выпивки! В общем, о первоначальных переживаниях по поводу своей принадлежности к католикам Толик благополучно забыл. А сейчас он вспомнил еще одно любимое высказывание Каца: «Суета сует и всяческая суета», – и подключился в помощь взводному сержанту Лассарду, строя свое отделение.
Корабль ждал их неподалеку, у одного из ближайших причалов. Несмотря на жалкую роль обычного войскового транспорта, он был огромен и красив. При самом беглом взгляде становилось ясно, что некогда это судно знавало лучшие времена. Том готов был поставить золотую двадцатку против старого никеля, что этот «пароходик» до войны пытался отнять у «Королевы» ее «голубую подвязку»[21]. Но, скорее всего, неудачно – приз, кажется, так и остался у англичан до конца войны.
Но плавание именно на таком корабле не могло не радовать Толика. Из рассказов уже побывавших за морем инструкторов, кадровых сержантов, он знал, что переделанный в войсковой транспорт лайнер перевезет их через море за неделю максимум, в отличие от медленно ползущего конвоя. Да и шансов безопасно добраться до места на таком судне больше. Как запомнил Толик, такие корабли шли на максимально возможной скорости, что давало возможность легко уходить от вражеских субмарин. Существовал даже, как говорили, строжайший приказ не останавливаться ни при каких обстоятельствах, даже для спасения терпящих бедствие. А для отражения же атак с воздуха, как заметил Том, на палубе были смонтированы сорокамиллиметровые зенитные установки Бофорса. Значит, судно берегли – такие зенитки на флоте были, как слышал Том, еще в большом дефиците, и их ставили не на всякий боевой корабль.
Грузились быстро, стоящие у трапов и на палубах моряки непрерывно подгоняли и без них торопливо двигающихся парашютистов. Было видно, что полк прибыл на погрузку последним. Часть палубы уже была заставлена какими-то ящиками, в коридорах попадались уступающие дорогу пассажиры в штатском и униформе.
Разместили их отделение в трех каютах, по четыре человека в каждой. Кроме обычных коек, стояли еще специальные складывающиеся, напомнившие Толику советские раскладушки. Заняв каюту и бросив вещи в рундук под полкой, Томпсон проверил, как устроились его солдаты, и, постоянно прижимаясь к переборкам, чтобы пропустить встречный поток спешащих устроиться на борту солдат, выбрался на палубу. Но и там царила предотъездная суета, поэтому он спрятался за ближайшей спасательной шлюпкой. Однако спокойно посидеть не удалось: из-за корпуса лодки донесся знакомый тенор капеллана, с пьяной настойчивостью распекавшего кого-то за то, что его вместо бара притащили неведомо куда. Пришлось выйти из-за шлюпки и пробиться к Эду.
– Вау, ты тоже здесь, – пусть пьяный, как и положено священнику, «до положения риз», но Кац все-таки узнал сержанта. – И тебя черти приволокли в это чистилище?
– Какие черти? – только и смог спросить ошеломленный Том, пораженный внезапной догадкой, что капеллан подхватил «белую горячку» и сейчас начнет ловить чертей прямо на палубе.
На всякий случай он даже попробовал найти среди глазевших на бесплатное развлечение солдат кого-нибудь из полковых медиков.
– Да вот эти, воистину сыны преисподней, которые не дали мирному служителю церкви нормально отдохнуть и приволокли меня в сей Вавилон, – капеллан махнул на стоящих позади него рядовых, которые выглядели так, словно их кто-то долго бил пустым мешком по голове.
– А, ты вон о чем, – успокоился Том и, облегченно вздохнув, скомандовал: – Так, парни. Вещи в руки и несите в каюту. А с господином капелланом останусь я. – Взглядом задавив зарождающиеся вопросы сопровождающих, Том подхватил Каца под руку и потянул к шлюпке. От неожиданности священник не сразу начал сопротивляться, но всё же успел ухватиться за одного из стоящих рядом зевак в тщетной надежде остановить Тома. Напрасно, сейчас того не задержал бы даже танк или сам командир полка. Который, как и прочие офицеры части, младшие и не очень, к счастью для капеллана, рядом так и не соизволил появиться. Благодаря чему Томпсон, тут надо признаться честно, не один, а с помощью неожиданного напарника утащил Каца с центра палубы за шлюпку. Внезапно оказавшийся в спокойной обстановке Эдвард тотчас расслабился и с размаху уселся прямо на настил, сумев, однако, одновременно вытащить из-за пазухи неведомо как поместившуюся там квадратную флягу, емкостью, на глаз, не менее чем в английскую пинту. И тут же, не говоря худого слова, присосался к ней, как некормленый младенец к материнской груди. После нескольких внушительных глотков, сопровождавшихся восхищенным
