Постепенно она стала успокаиваться. Не придумав ни чего более правдивого, неожиданно для себя, сказала:
– Я подумала, ты ушёл совсем, не вернёшься.
Он успокоил её:
– Нас теперь ничего и никто не разлучит. Я полюбил тебя, как никогда и ни кого не любил. Мы теперь не сможем друг без друга. Олеся, утёрла слёзы, обняла его за шею, рассмеялась. Вся её душа наполнилась покоем и радостью.
Зимней дорогой
Забайкальские просторы таёжных дебрей, бурных рек и горных озер, выдохнув короткой осенью, укрывшись глубокими снегами, впали в зимнюю морозную, дрёму.
Декабрьским ранним утром, Трофим, мужик лет сорока от роду вышел во двор заезжего дома, сняв попону с лошадей, не спеша стал запрягать их в розвальни. Весь предыдущий день он провёл на ярмарке, удачно продав свой товар, закупил три мешка пшеничной муки, подарки жене и домочадцам, три головки сахара, еще чего по мелочи, так, что розвальни загрузил солидно. Запрягая лошадей на морозе руки быстро стали мёрзнуть, Оглобли, дуга и всё остальное покрыто, тонким слоем изморози. Пока запрягал, подумал: «Мороз видать знатный, декабрьские морозы здесь по ночам крепкие, опускаются ниже сорока, вот и теперь видать за сорок. Все покупки укрыты холстом и тулупом». Проверив сбрую запряженных лошадей, вынул рукавицы из-за пазухи, натянул на закоченевшие руки. Сев в розвальни, понукнув лошадей, дернул вожжами: «Нну! Милые пошли!» Лошади тронулись, медленно подвигаясь к воротам, которые открыл сторож. Выезжая со двора, Трофим поприветствовал сторожа, сказав:
– Спасибо тебе Никодимыч, долгих лет тебе.
Никодимыч снял шапку с поклоном, пожелал уезжающему:
– Здоровьеца вам и чадам вашим да дороги хорошей. Розвальни выехали с постоялого двора.
Город ещё спал. Заснеженные улицы, деревянные дома с огромными шапками снега на крышах вырисовывались в ночи. Редкие фонари, свет которых скорее похожие на призрачные бледно желтые пятна в морозном пространстве сопровождали одиночную подводу, по спящему еще городу.
Вскоре Трофим почувствовал острую боль от покалываний, множества иголок пальцев рук. В теплых рукавичках руки отходили от мороза. Вскоре вместе с теплом пришло спокойствие.
Лошади, перебирая копытами, шли ровной рысцой. Вскоре город остался позади. Монотонность обстановки склоняла Трофима ко сну. Укутавшись в тулуп, он пробормотал:
– Ну вот так-то, лучшее, хрен тебе морозище, теперячи не доберешься.
Овчинный тулуп напоминал скорее огромный меховой полог, в котором можно укрыться трём путникам. Вскоре тепло человека взяло верх над морозом и Трофим уснул крепким, утренним сном. Когда Трофим проснулся, откинул воротник тулупа, понял, спал не долго, не более часа. Выбрался из розвальней, пошёл рядом. Лошадки трусили, не сбавляя темп. Трофиму пришлось некоторое расстояние слегка пробежаться. Усевшись поудобнее, завернувшись в тулуп, подумал: «Ать её за ногу, морозец то, однако покрепчал». Глядя на небо, подумал: «Антиресно, вон скоко зведов то, ужасть как много, а вот от кедова они берутся, ведь однако, посчитать то их ни какой возможности нетути. Вот ведь кака она эта небесная загадка-то». Вдруг лошади встали, затоптались на месте, запрягли ушами, коренной захрипел. «Неужто волки?», – подумал Трофим. Быстро достал ружьё, взвел курки и стал всматриваться в сторону тайги. Внешне ни чего не было похоже на опасность, но поведение лошадей убедительное доказательство близкой опасности. Трофим встал, и стоя на розвальнях, выстрелил в сторону, куда глядели лошади. Лошади дернулись, Трофим упал на поклажу, быстро встал, прислушался. Послышался, какой-то шум. Вскоре лошади успокоились, и тронулись, постепенно набирая прежний темп. Некоторое время Трофим, держа ружьё наготове, всматривался в темноту ночи. Мороз брал своё, положив ружьё рядом укутавшись в тулуп он подумал: «Ить вот, лошадь тварь божья, вроде, как без мозглая, а опасность то чует. Знать все одно каждая животина за свою жизть то опаску имеет. Не заметно приближался рассвет». Трофим откинул ворот тулупа, хотел зевнуть, да рта открыть не смог, сосульки льда, намерзшие на усах и бороде склеили рот. Аккуратно рукой снял сосульки, чертыхнулся, достал платок протёр брови и ресницы освободившись, от изморози. Произнес:
– Мороз то крепчает, мать его за ногу. Ужо, светать начиат.
Трофим посмотрел на горизонт и пробормотал:
– Мать чесна, зко диво то. Небо постепенно светлело меняя краски голубые с переливом розовых отсвечиваясь от бело снежного покрова, уходящего за горизонт. С каждым мгновением возникали и расползались тени и на небе гасли звёзды. Трофим остановил лошадей, стоя в розвальнях восхищался увиденным. Перед ним открылось таинство пробуждения нового дня. На север уходила высоко к горизонту, нескончаемая тайга играя тенями своих хребтов и падей, горизонт востока полыхал в ранних утренних разводах. Деревня в нескольких верстах внизу на запад сверкала своими белоснежными шапками кыш, а дым из труб поднимался белыми нитями высоко в небо. Деревня проснулась, хозяйки месят квашни, готовятся выпекать хлебы. Западнее деревни извилистая горная речка переливается светло голубой лентой. Трофим смотрел на чудо природы, в голове промелькнуло: «Не сон ужо, это? али рай, где тутачи, кажет, еби её в лиственницу, что б ей зелинеть зимой. Сто годов по ентой самой дороге туды, сюды ездю, а тако чуда не видовал».
Постепенно краски стали бледнеть и вокруг становилось обычным зимним утром. «Но!» Лешие пошли, понукая вожжами разогнал лошадей галопом. С криком: «А ну пошли, пошли!» Подстегивая вожжами Трофим ворвался в деревню, Бабы, шли к колодцам неся ведра на коромыслах, останавливались,
