Титус Кроу

контрзаклинания (Кроу о них говорил, как об «орудиях», а я предпочитал считать их инструментами магии) против атаки копателей. В конце концов, мы не могли оставаться в плавучем доме бесконечно. На самом деле, время от времени по вечерам мы расслаблялись в баре или пабе где-нибудь в нескольких сотнях ярдов от берега, откуда было довольно долго добираться до «Морехода» даже посредством спринтерского бега! Я большую часть времени уделял совершенствованию своих познаний о пентаграмме, пятиугольной Звезде Власти, которую придумали Старшие Боги, когда им нужно было взять в плен силы зла.

Мне кажется, не стоит удивляться тому, что вокруг пентаграммы так много шума в наши дни в так называемых «каббалистических» трудах, издаваемых чудовищными тиражами и наводняющими полки современных книжных магазинов. Почти наверняка в этих низкопробных работах многое списано из великих запретных книг. Но мало этого — немало упоминаний о пентаграмме я нашел в современных стихах, художественной прозе и даже в живописи. Стоит признать, что большая часть этих ссылок и туманных намеков обычно производится людьми, которых неудержимо тянет к загадочному и страшному — мистике, магам, и чаще всего эти люди наделены богатым воображением и парадоксально потусторонней интуицией. Как бы то ни было, тема пентаграммы в те или иные времена захватывала воображение необычайно большого числа людей искусства.

Герхардт Шрах, вестфальский философ, сказал: «Она меня завораживает… то, что такая идеальная фигура может быть изображена всего пятью прямыми линиями… пять треугольников, соединенные в основаниях, где они образуют пятиугольник… идеально правильный… Она могущественна и чарующа!» Именно Шрах в своей работе «Древние и современные мыслители» раскрыл для меня обычай хеттов подносить к лицу недруга или злодея руку с расставленными пятью пальцами и произносить при этом: «Звезда на тебе, Темный!», и это считалось защитой от злобных намерений любого человека.

Помимо Шраха и многих других современных писателей и философов, было еще несколько художников, в работах которых время от времени возникал мотив звезды. Следует отметить Чандлера Дэвиса и многие из его рисунков для журнала «Гротеск», пока этот журнал не перестали выпускать. В особенности мне запомнился большой, на полный разворот, черно-белый рисунок «Звезды и лица», столь странно волнующий и пугающий, что эта работа сама по себе теперь стала коллекционным предметом. Уильям Блейк — художник, поэт и мистик, также не обошел эту тему стороной и потрясающе использовал в своем «Портрете блохи»[29]. Там главный кошмар взят в плен пятиконечными звездами! Я, конечно, понимал, что с этим можно спорить, но, вспоминая звезды Блейка, я находил в них большое сходство со звездными камнями древнего Мнара — какими я их себе представлял.

С другой стороны, в книге мрачных, страшных стихов Эдмунда Пикмана Дерби «Азатот и прочие ужасы» содержится одно откровенное упоминание о пятиконечной звезде как об оружии против «Величайших богов», каких бы богов так ни назвал автор. Я нашел так много подобных работ, что вскоре заинтересовался поставленной передо мной задачей гораздо сильнее, чем требовалось для дела.

Вечером четвертого дня нашего пребывания в плавучем доме, когда я делал заметки такого сорта и пытался их как-то упорядочить, Титус Кроу заснул. Он тяжело трудился весь день напролет — это была не физическая работа, а напряженная умственная концентрация. Вот он и задремал, уронив голову на раскрытую книгу «Ктаат Аквадинген». Я заметил это и улыбнулся. Я порадовался тому, что мой друг сможет хоть немного отдохнуть. И сам я тоже устал и ослаб и физически, и умственно, а Кроу всем этим занимался дольше меня.

Вскоре после полуночи я тоже начал клевать носом и, видимо, задремал, потому что очнулся от крика.

Кричал Кроу.

Я сразу очнулся от жуткого сна (на счастье, я его забыл) и увидел, что мой друг спит, но мучается во сне. Ему явно привиделось что-то страшное.

Он сидел за небольшим столиком на стуле, а его голова лежала на руках, сложенных поверх раскрытого тома «Ктаат Аквадинген». Все его тело дергалось и сотрясалось в спазмах, и он что-то выкрикивал на невнятном оккультном жаргоне. Я вскочил со стула и бросился к нему.

— А? Что? — выдохнул Кроу, когда я принялся трясти его за плечи. — Смотри, де Мариньи! Они здесь! — Он вскочил, весь дрожа. Его лицо блестело от холодного пота. — Они… Они… здесь? — Он опустился на стул, продолжая трястись, и налил себе стакан бренди. — Боже мой! Какой жуткий сон, Анри! На этот раз они добрались до меня — и похоже, опустошили мои мозги. Теперь они наверняка будут знать, где мы находимся.

— Хтонийцы? Это были… они? — еле дыша, спросил я.

— О да! Никаких сомнений. Они явились без предупреждения и не пытались скрывать, кто они такие. Мне показалось, что они пытались мне что-то сказать — пробовали со мной… поторговаться, что ли. Ха-ха! С таким же успехом можно было бы договариваться с чертями в аду! Однако в тех ментальных посланиях, которые я получал, звучали и нотки отчаяния. Но будь я проклят, если понял, что их так пугает. У меня просто возникло такое чувство, что мы не одни в нашем деле. Кажется, к линии фронта спешит подкрепление! Что-то поразительное.

— Я тебя не понимаю, Титус, — сказал я, покачав головой. — Ты говоришь не очень понятно, дружище.

— Тогда будет лучше, если я перескажу тебе свой сон, Анри, а потом посмотрим, как ты его растолкуешь, — устало выговорил Кроу. — Главное вот что: не было никаких картинок, никаких зрительных галлюцинаций — о чем, конечно, можно и поспорить, задав себе вопрос о том, что собой представляют сновидения… Но нет, это были просто… впечатления! Я плыл в какой-то серости, в бесцветной субстанции бессознательного, если