– Брешет, поганец. Как мы их охраним, коли позади идем? Скажи, пусть не врет! Скажи, что я из его спины ремней нарежу… Что их не тронули…
– Погоди, Тихон Васильевич, – вмешался Скрябин. – Тагай, спроси его, кто тех вогулов, что мы видели, убил?
Проводник перевел. Черным от крови ртом воевода улыбнулся, залопотал глухо.
– Говорит, что белым колдунам земля помогает. Говорит, что если мы не с ними – то горе нам. Что тех, кого стрелы вогулов забрали, счастливее тех, кому дальше идти придется.
– Помешался, нехристь, – мотнул бородой Замятня.
– Погоди, – остановил его Лонгин. – Спроси, что это за земля такая. Почему злая?
Тагай спросил – да только пленный уже не ответил. Скорчившись, он бормотал что-то бессвязное, раскачиваясь вперед-назад, руками плечи обхватив. Казаки стали его толкать, в грязь повалили, да без толку.
– Что он бормочет? – вцепившись в рукав Тагая, прошептал Скрябин. Проводник замотал головой:
– Не разберу. Не разберу. Смерти просит. Прощения у богов своих. Еще что-то.
– Тащите к костру, – распорядился Замятня. – Сейчас пятки подпалим – мигом образумится.
– И Марфу привести, – крикнул своим Лонгин. – Быстрее!
Вогульского воеводу казаки пытали крепко. Огнем и железом, веревкой и водой – всем, до чего рука дотягивалась. Справно пытали, сноровисто. А воевода молчал, точно глотку воском ему залили.
Приволокли и Марфу. Во все глаза баба смотрела, как с воеводы живого кожу сдирают, огнем жгут, веревками вытягивают. Смотрела без страха, наоборот, аж слюни по подбородку пуская.
– Чего лыбишься, кикимора? – один из стрельцов прикладом приголубил бабу. Та засмеялась визгливо:
– Сладко мне, служивый, ох и сладко! Смотри, как кровушка его в землю уходит! Видишь?
Скрябин ее за подбородок ухватил и к себе развернул. Прошипел:
– Ты о себе подумай. Сама на его месте будешь! Мало тебе того раза было?
– Ой, напужал! – поросенком повизгивала Марфа. – Ой, боюся!
– Забоишься у меня, змеица! И юродствования твои не помогут!!! – Лонгин ударил ее по щеке. Голова дернулась, на бледной щеке остались темные разводы от грязной пятерни. – Я спрашивать буду, а ты – отвечать. Ладно отвечать, складно. А не то…
Умолкнув, Марфа пялила на него зенки. Скрябин вздохнул, дух переводя, потом продолжил, спокойней уже:
– По какому колдовскому наущению сюда беглые подались? Какое непотребство замыслили? Знали про то, что земля эта вогулами заклятой почитается?
– Знали, соколик, знали… То им колокол нашептал! Без языка, а говорит, без ушей, а слышит!..
– Колокол? Или вогул какой? Что за колдовство затеяли?!
– Колдовства никакого, только молитва смиренная и послушание великое… За Кривду большую, грех смертный, рабоцарем учиненный… Порвалась ниточка, урвался род царский, богопомазанный! Быть теперь беде великой, несрече злой!
– Кликушества, – Лонгин сжал пальцами горло бабе, – свои оставь. Мне с них проку нет, одно озлобление. Говори добром: что беглые твои сотворить собираются? А иначе – висеть снова тебе на дыбе! Только в сей раз милосердия христианского я не явлю, а велю шкуру с тебя драть, а мясо – огнем палить!
– Колокол, – хрипела Марфа, придушенная, – колокол тот о великом поругании возопиет. И пробудится земля, где тонка, в день преступный, в день черный! Разверзнется черная твердь, жирная да густая, как лоно материнское. Стадо свиное на зов идет – и Волею Вышней вновь в то стадо войдет Легион!!! Пробудит звон безъязыкий Черно коз…
Лонгин с силой зажал рукою рот юродивой, так что губы о зубы порвал, а Марфа гукала и ыкала, боли точно не чувствуя. Поднял глаза, испуганный взгляд стрельца на себе поймав.
– Кляпом хайло ее поганое заткни, – прохрипел, – да палкой угости, чтоб смирнее стала.
Юродивую волоком оттащили. Она дергалась, как в падучей, выла неистово сквозь заткнутый кляпом рот, и стрельцы, бледные от страху, не смели руку на нее поднять. Тяжело дыша, Лонгин повернулся к Замятне. Вогульский воевода лежал тут же, бездыханный.
– Перестарались, охламоны, – скривился атаман. – Крепкий, черт – не пикнул ведь даже. Даже когда глаза ему выдавливать стали. Что ж то деется? Нешто в этой поганой глуши одни полоумные обретаются?
– Ты Марфу слышал, Тихон Васильич? – спросил Скрябин.
– А что ее слушать? Юродивая, как есть. Что нам со слов ее?
– А то, – ощерился полусотенный. – То, что не одна она такая! И четверо те не просто так пошли и колокол выкрали с темным умыслом, для колдовства злокозненного… Да и вогулы не оттого на нас напали, что жить расхотелось. Куда идем, атаман? Что в конце пути ждет нас?
– Вот и ты, Лонгин Ларионович, по-ихнему заговорил, – покачал головой казак. – Молитвой себя укрепи да саблю поближе держи. Небось сладим…
