Антон не зассал.
Они дрались долго, до кровавых соплей, до полного изнеможения, не щадя ни себя, ни противника. Поднялись одновременно, одурев от схватки, и Тимур первым протянул грязную ладонь.
– Беру свои слова обратно. Давай мир.
Кто бы сказал Антону тогда, что вскоре они будут неразлейвода – не поверил бы.
Антон не ждал перемен, когда родители, в очередной раз приехав, на сей раз вместе, вдруг объявили: насовсем. «Во всяком случае, надолго», – сказала мать, оценивающе разглядывая Антона. Дело было в мае, впереди маячило лето, деревня, где у деда цвели вишни и на девять соток раскинулся огород. Родители против планов сына не возражали, занятые обустройством новой жизни. И Антон не ожидал никакого подвоха, когда, уже вернувшись в город в августе, услышал от матери:
– С осени пойдешь в пятнадцатую гимназию. Я уже все устроила. Будешь учиться в нормальной школе.
Антон опешил.
– А моя – ненормальная? – с вызовом спросил он. – Отец там учился и вроде выучился.
– Хорошая школа, – одобрительно откликнулся отец, не отвлекаясь от ноутбука. Стекла очков блестели отраженным светом экрана, на столе, как бастионы, громоздились кипы распечаток. – Меня там сделали человеком! Но мама дело говорит.
Мать улыбнулась мягко, подошла, соблюдая дистанцию. Шелковый халат серо-жемчужного цвета оттенял дымчатые серые глаза. Она вся была шелковая и стальная, и, глядя на нее, Антон никак не мог понять: что привлекло в ней когда-то смешливого и прямого отца.
– Лучше, чтобы аттестат у тебя был из другой школы. И к тому же пора заводить нужные знакомства. Ты понимаешь…
– Не понимаю.
Мать замолчала (улыбка стала еще мягче), положила руку на плечо Антону. Он вздрогнул, отвыкший от ее прикосновений. Как фокусник из шляпы, мать извлекла откуда-то небольшую коробку.
– Это к новому учебному году.
Логотип Антон узнал сразу. Несколько таких коробок лежали у него в ящике. Кровь бросилась к лицу при воспоминании о том, что Руська, вульгарная и притягательная девица из параллельного, во всеуслышание пообещала сделать за такой телефон, никого не стесняясь, зная, что неоткуда его достать. При мысли о Руське, о том, что он мог бы проверить твердость ее слов, Антону стало жарко.
– Нет, – он встал, сбрасывая руку матери с плеча, – из своей школы я не уйду. Знакомьтесь, с кем хотите, – мстительно закончил он.
Мать не воспитывала и не переубеждала. Вместо этого нанесла дипломатический визит тестю, а против деда Антон играть не мог.
Теперь дед сидел в песочном круге света старой лампы и делал вид, что разгадывает кроссворд, а на самом деле вел переговоры с Антоном.
– Ты чего артачишься насчет гимназии? Дело-то хорошее. Имя артистки, игравшей в «Азазель». Шесть букв, вторая «а».
– В гробу я видал эту гимназию. Не знаю.
– И я не знаю. Ты не горячись, жизнь – длинная дорога, а твои родители жизнь повидали, хорошую жизнь. И тебе хотят лучшей жизни. У Данте – часть загробного мира, где в ожидании рая отбывают свой срок покаявшиеся души.
– Жопа, – выдохнул Антон сквозь зубы.
– Жопа не подходит, – терпеливо ответил дед. Вторая «и».
– Тогда нецензурно, – огрызнулся Антон. – Я тебя не оставлю.
– Конечно, не оставишь, Антош, – кивнул дед. – Ты же не на другой край света уезжаешь. Но насчет гимназии… Сделай это ради меня. В знак уважения к своему старенькому дедушке.
От этого простого, такого предсказуемого и совсем не дипломатического приема у Антона кольнуло в груди. Он отвернулся, пока дед не придумал чего- нибудь похуже.
Жопа.
– Ну чего ты, в самом деле, – спросил дед из-за спины, так же, как говорил ему в детстве, когда Антон боялся идти к зубному, хотя щека уже распухла, а голова болела так, что в глазах крутились огненные кольца; когда впервые местный хулиган неполных семи лет без предупреждения ударил Антона в нос, и он вдруг, к своему стыду, расплакался, не столько от боли, сколько от обиды. И еще много раз дед клал ему руку на плечо, тяжелую и спокойную, казалось, одним прикосновением отменяющую любые беды и страхи, и говорил: «Ну чего ты в самом деле. Как маленький».
Вот так Антон и оказался в жопе, точнее в пятнадцатой гимназии. Тут учились сливки разной степени жирности, те самые мамочкины и папочкины, о которых говорил Тимур.
Учеба была напряженной. Некоторые предметы пришлось подтягивать, особенно ненавистные гуманитарные науки. Сам Антон больше всего любил то, что можно ощутить, потрогать, мастерить своими руками. Труд, физкультура, действие тела, результат. Возникшее из ничего нечто, даже если это была колченогая табуретка, находило свое место в мире и, в отличие от нагромождения абстрактных понятий, имело практическое применение. Но труда своим ученикам пятнадцатая гимназия не предлагала. В длинном списке факультативов, обязательных к посещению, были лишь умозрительные и бесполезные, с
