Поэтому я громко заявил, что лично отконвоирую воришку в ближайшее отделение милиции.
– А свидетели как же? – проявил бдительность старичок в старинного вида пенсне на носу.
– Надо будет – придут и опросят. Вон, та же женщина и даст показания.
– Я? – напряглась продавщица головного убора. – А чего я-то?
Народ, словно в экранизации «Золотого телёнка», где Остап спасал Паниковского, принялся рассасываться, сразу же потеряв интерес к происходящему. А я потащил упирающегося оглоеда за собой.
– Да не ерепенься ты, ни в какую милицию я тебя сдавать не буду, – вполголоса сказал я парню, чтобы тот наконец перестал привлекать внимание к нашей паре своими отчаянными телодвижениями.
– А куда тогда тащите?
– Куда надо, туда и тащу. Иди спокойно, а то руку сломаю.
Не знаю уж, что подействовало на воришку больше, обещание не сдавать его органам охраны правопорядка или искрошить лучезапястный сустав, но после моих слов он притих. Понятно, ничего я ему ломать не собирался, хотел лишь припугнуть.
– Тебя как звать-то? – спросил я парня.
– Меня?
– Ну не меня же… Хотя могу и представиться. Василий Матвеевич Яхонтов, можно просто Матвеич.
– Лёха… Лёха Кузнецов.
– И давно ты, Лёха Кузнецов, воровским ремеслом промышляешь? Ну, чего молчишь? Я же сказал, что не сдам тебя в милицию.
– С зимы этой, – хмуро сознался карманник.
– Неполная семья?
– Сирота.
– Как же так?
– Отец по пьяни угорел, мать через год от туберкулёза померла. Меня с двумя младшими сестрёнками в детский дом определили, да я сбёг оттуда.
– А чего сбёг-то?
– Да-а… – Парень нахмурился, видно было, что воспоминания не доставляли ему радости.
Оно и понятно, что ж хорошего в приюте воспитываться, даже если приют вполне приличный.
– А живёшь где? Ночуешь? Домой вернулся?
– Вернулся… А там уже другие живут. Ну я посмотрел в окно и ушёл.
– И что теперь? Где-то же ты спишь?
Заминка, видно, опасается раскрывать местонахождение берлоги. Мы тем временем свернули за угол, сюда гул Тишинского рынка почти не доходил. Редкие прохожие, похоже, видели в нас отца и сына. А я и сам пока не знал, куда мы идём.
– В общем, промышляешь воровством… Один или в компании?
Глаза забегали, не иначе, ворует в команде. И скорее всего, выручку сдаёт старшему.
– А старший-то у вас кто, не Филька Грач?
– Не-а, Серёга Лютый.
Сказал – и испуганно посмотрел на меня. Ну что уж теперь, проболтался, купившись на старый как мир следовательский приём.
– Дяденька, отпустите меня, я больше не буду, – загундосил шкет.
– Отпущу, если с этим Лютым сведёшь.
– Не надо, дяденька, он меня потом зарежет.
– А что, правда может?
– Спрашиваете! Андрейку Слепого, у которого бельмо было на левом глазу, в прошлом месяце зарезал, прямо в печень. А ему девять лет только было, – прорвало пацана.
– Вот так взял и зарезал?
– Угу, чтоб другим неповадно было выручку прятать. Там всего-то трёшка была.
– И правда Лютый… Сколько же ему лет?
– А не знаю, взрослый почти. Он по малолетке уже сидел год, сказывал, три года назад вышел.
Ну, вероятно, не младше пятнадцати – шестнадцати лет. Пахан, значит, главарь шайки воришек. Хорошо устроился, живёт припеваючи, только дань под себя гребёт. Парня за такую ерунду в расход отправил. А я собирался с ним перетереть относительно выправки приличных документов, наверняка у него имеются связи в криминальном мире. Не люблю я эту братию, но как ещё ксиву выправить, выражаясь блатным языком? Думаю, в имеющуюся наличность уложился бы, мог бы предложить и энкавэдэшную форму, да и ствол в придачу, но это уже на крайняк… А из этого отморозка Лютого порядочного человека
