гвардейской немало, видно, комдив там не забывает ничего, раз сюда награды прислал.
– Александр Ильич вот такой человек! – я показал капитану оттопыренный вверх большой палец.
– Ладно, поздно уже, давайте по палатам, – капитан козырнул, я был с голой головой, поэтому только пожал протянутую руку и вернулся в палату.
На удивление, меня никто и ни о чем не спросил. Хотя тут все знают мой угрюмый характер, может, еще и поэтому ребята просто молчали вместе со мной.
К обеду первого января всех награждаемых в госпитале, а нас таких собралось аж двадцать восемь человек, почти панфиловцев, построили в том же спортзале, как самом большом помещении госпиталя. Ходячих, конечно, пятеро вообще еще в лежку лежали. Один из лежачих, кстати, артиллерист из соседнего со мной полка нашей же дивизии, был удостоен Звезды Героя Советского Союза. Церемония была недолгой. Быстренько обойдя маленький строй награждаемых, какой-то генерал со Сталинградского фронта зачитал наши заслуги, мои почему-то произнес как «Множество уничтоженных солдат и офицеров гитлеровской армии», и раздал всем причитающиеся награды. Мне достался орден Красной Звезды. Черт, приятно-то как, просто обалдеть. А еще сюрпризом оказалось, что мне из сталинградского госпиталя привезли специально мою медаль «За отвагу». Оказалось, что мои лохмотья санитары выкинули, но медаль заботливо сохранили. Теперь у меня на пижаме висели обе моих награды. Висели, пока до палаты не дошел и не снял. Понимаю, что нужно носить, но не на пижаме же.
Чуть позже, после награждения, мне в довесок передали письмо. Писал лично капитан Смолин, вот мужик, не зря учителем был, почерк – идеальный, слог, как в книге. Главная новость, что перешли наконец в наступление и замкнули кольцо окружения, ну, об этом я и так знал, здесь все в последний месяц только об этом и говорят. Фрицы, что сидят в городе, укрепились и стоят насмерть, в этом плане стало сложнее, но в то же время фрицам обрубили все каналы снабжения, голодают уже и мерзнут. Да, насколько я помнил из
Пятнадцатого января, разругавшись со старлеем, что ведал распределением выздоравливающих, чуть не уехал на Центральный фронт. Сидит, блин, жопа шире плеч, у него, видите ли, приказ снайперов отправлять именно на Центральный.
– Товарищ старший лейтенант, – сдерживаться становилось все сложнее, – ну сделайте исключение, я в Сталинграде нужен, меня комбат ждет, у него с вражескими стрелками совсем беда, все друзья там, пойдите навстречу…
Уговаривал почти полчаса, пока не появился какой-то подполковник, с интересом слушавший, стоя в сторонке, наш разговор.
– Лейтенант, в чем проблема-то, отправь парня в Сталинград, чего ты привязался?
Старлей вначале огрызнулся и на подпола, но все же сменил свой гнев на милость.
– Ладно уж, пойду навстречу, но ты, сержант, вообще-то толкаешь меня на преступление…
– Ну, хватит причитать-то, старлей, то распоряжение, что ты цитируешь, носит рекомендательный характер, а вовсе не обязательный.
Мне повезло, все-таки я возвращался к друзьям. Я так соскучился по всем парням, что хотелось бежать в Сталинград не останавливаясь. Конечно, я прекрасно понимал, что меня ждет там, на фронте, тем более последнее ранение заставило меня несколько по-другому взглянуть на войну. Война это очень тяжелая работа, кто бы что ни говорил. Как в ноябре мы долбили мерзлую землю, создавая траншеи, углубляли уже отрытые, строили укрепления. Чуть позже мы наловчились здорово «рыхлить» землю, чтобы легче было копать мерзлый грунт, а вначале только лопаты да ломы. Не помню уже, кто первый предложил идею, но опробовав, всем понравилось, и мы приняли такой способ на вооружение. А способ, как это ни смешно, нам подсказали фрицы своими регулярными артобстрелами. Заметив, что там, где лопнул снаряд или бомба, да даже простая мина, выпущенная из миномета, земля мягкая, мы взяли пару толовых шашек и, выкопав небольшую лунку, заложили заряды. После того как рассеялся дым и улеглись наконец падающие с неба комья земли, мы радостно принимались за дело. После взрывчатки копать было на порядок веселей. Один раз только кто-то из нашей