– Скажи мне, Джон, если ты не такой глупец, как твой брат, были ли вы в армии герцога Хамфри Глостера?
– Кто такой герцог Хамфри? – спросил Уильям.
Я понял, что он слишком много выпил.
– Брат, ты перебрал…
Уильям поднял нож, наклонился вперед и подцепил миногу. Он отправил рыбу в рот, прожевал, проглотил и заговорил снова.
– Вы когда-нибудь видели chevauchee (шевоше – разорительные рейды по вражеской территории)?
– Мне отлично известно, что такое chevauchee, – ответил каноник.
– Я не об этом спрашиваю, – оборвал его Уильям. – Я спрашиваю, вы когда-нибудь видели это? Вы видели, как пятнадцать тысяч человек маршем прочесывают территорию на восемь-десять миль от авангарда? Мы поджигали каждый дом на своем пути. Каждый амбар, сеновал, птичник и свинарник. Мы убивали всех животных. Люди в ужасе бежали от нас. Если кто-то оставался, то мы убивали всех мужчин и мальчиков старше четырнадцати, а всех женщин и девочек старше двенадцати отдавали солдатам для их удовольствия – даже безобразных старух! И насиловали их не один-два солдата, а десятки. Мы рвали их, как собаки рвут мясо. Остались только церкви. И знаете почему?
– Потому что это священный дом Господа, – ответил мэр.
Уильям покачал головой.
– Потому что с высоких колоколен командиры могли видеть пылающую землю на мили вокруг.
Все замерли. Молчание придавило нас свинцовым грузом.
– Вот такой была война во Франции, великий констебль Бордо.
В глазах каноника блеснула холодная ярость.
– При Азенкуре все было по-другому, – сказал он. – Король Генрих – божественный монарх.
– Откуда тебе знать? Ты был там?
– Нет. Но я читал Gesta Henrici Quinti.
– Судя по латинскому названию, эту книгу написал писец. А если я правильно припоминаю, писцы не участвуют в сражениях. Мужья и работники, пекари и кузнецы, торговцы шерстью и каменщики – такие, как мы, – сражались вместе с рыцарями, королями и дворянами, – Уильям пристально смотрел на каноника. – Если ты гордишься битвой, то должен признать ее суть. А суть любой битвы – сражение. Король Эдуард – величайший воин нашего королевства – устроил множество chevauchee, чтобы заставить армию французского короля атаковать нас. Послать против нас тысячи рыцарей, графов и баннеретов (рыцарей-знаменосцев) на своих боевых конях. Король хотел, чтобы в последний момент, когда все французские рыцари окажутся в двух сотнях футов перед нами, мы перестреляли их. Из своих луков.
Уильям переводил взгляд с одного на другого. Он поднял указательный палец и очень медленно произнес:
– Вы представляете, каково это – стоять и смотреть, как величайшая армия христианского мира надвигается на нас под развевающимися знаменами, ощетинившись острыми копьями? Земля дрожала под копытами двадцати тысяч боевых коней так сильно, что трудно было стоять. Рев стоял оглушающий. А потом ты видел, что острая сталь нацелена тебе в горло. Пробить доспехи и забрала стрелой можно было только со ста ярдов. На таком расстоянии можно было выпустить лишь две стрелы. И обе должны были поразить цель – иначе можно было считать себя мертвецом. Нам было страшно при Креси, но французским рыцарям было куда хуже. Они почти ничего не видели через узкие щели своих забрал. Некоторые добрались до наших рядов – мы видели их воздетые руки… И все это время постоянно раздавались залпы пушек, рибальд и других орудий, gonnes (пищалей)… Взрывы глушили нас, и даже наши собственные лошади пятились в панике и сокрушали лучников. Вот на такой войне были мы с Джоном. Мы не перебирали листы пергамента с буквами и цифрами. Не получали и не передавали приказов. И не говорите, что мы должны стыдиться того, что не знаем названия битвы, которую вел другой король. Война – это священный, славный ужас, когда напуганные люди несут смерть и трагедии другим напуганным мужчинам и женщинам. И я повторяю: суть битвы – сражение и страдание сражения, а не пустая похвальба священников, не державших в руках оружия.
Наступила тишина.
Мастер Лей откашлялся.
– Что ж, все это было очень интересно. По здравом размышлении, полагаю, что я немного поспешил пригласить вас двоих на наш праздничный обед. Такие слова – это верх неприличия…
– Успокойся, мастер Лей, – прервал его каноник. – Эти люди уходят.
– Отец Коллис, я хотел лишь сказать, что верх неприличия требовать чего-то от гостя…
– Или ты выгонишь их, или я пошлю за констеблем, – рявкнул каноник.
Но мастер Лей не замолчал и заговорил еще громче.
– Однако, из уважения к нашему ректору, моему щедрому и великодушному нанимателю, и из величайшего уважения, какое мы все испытываем к его месту в этом мире, я должен потребовать от вас двоих правды – несмотря на то, что вы были моими гостями. Откуда вы пришли и где побывали? Отвечайте правду!
