Я быстро повернулся, потерял равновесие, поскользнулся и оказался в холодной воде. Я цеплялся за камни, чтобы подняться, но боль в правой руке не давала мне этого сделать.
Когда я все же поднялся, то увидел перед собой круглолицего мужчину в очках. Он был примерно моего возраста и оказался не таким высоким, как большинство людей этого времени. У него был высокий лоб, а густые волосы странно зачесаны набок. Кустистую бороду уже тронула седина. Одет мужчина был в черное – белыми были только маленький воротничок и перчатки. В одной руке он держал очень высокую черную шляпу, в другой – трость с серебряным набалдашником.
– Я уже видел людей с такими шрамами, – произнес он.
Глаза у этого человека были добрыми. Казалось, что он постоянно улыбается.
– Я хотел сказать, – продолжал он, – что, принимая во внимание морозную погоду, вы вряд ли пришли сюда, чтобы искупаться.
Я посмотрел на реку: дубинка моя давно скрылась из виду.
– Я все потерял. Все, кого я знал, мертвы. Дом мой разрушен. Все, что у меня было, давно исчезло. Я потерял веру – ее лишил меня король Генрих Восьмой. А самое страшное – я потерял свое место во времени. Я знаю, что завтра умру – но завтра наступит нескоро. – Я посмотрел на этого человека. – Вас послал голос камней?
– Простите?
– Вам не нужно мое прощение. Это мне нужно прощение от вас. Я хочу умереть, погрузиться под воду и соединиться со своими родичами, но… О, понимаю – это голос велел вам спасти меня.
Мужчина посмотрел на воду, собираясь с мыслями.
– Вы помните вспышку холеры тридцать второго года?
Я покачал головой. Я понятия не имел, что такое холера.
– Как-то утром я пришел сюда – я часто прогуливаюсь здесь по утрам – и увидел красивую женщину. С ней были двое маленьких детей. Она утопила обоих на том самом месте, где вы стоите. Она сделала это, потому что муж бросил ее, а мать ее умерла. Мне она совершенно спокойно сказала, что не хочет, чтобы они тоже умерли от холеры. Та женщина положила мертвых детей на берег и запела. Не сомневаюсь, что она и сама собиралась утопиться.
– И вы остановили ее?
– Да. Когда об этом стало известно, ее хотели судить за убийство и повесить, но я убедил их, что женщина повредилась в уме и ее нужно поместить в психиатрическую лечебницу в Эксминстер.
– Если бы вы хотели помочь мне, то вам стоило бы удержать меня под водой.
– Идите же сюда, друг мой. Жизнь не так плоха, как кажется. Даже самой темной ночью всегда можно что-то рассмотреть, пусть даже всего силуэт крыши или ветки дерева.
– Кто вам это сказал?
– Когда я был ребенком, так говорила моя мать.
Я посмотрел вверх, на деревья.
– В детстве я тоже так думал. Я всегда говорил это моим сыновьям – никогда не бывает полного мрака. Но я ошибался. Мрак есть, он существует и порой может охватить тебя, даже если сквозь листья пробивается свет.
– Если даже в свете ты видишь только мрак, значит, тебе изменило зрение. Или нужно просто открыть глаза.
Он протянул мне правую руку.
– Я – отец Эдвард Харингтон, викарий прихода Сент-Дэвид.
Я не принял его руку.
Он наклонился еще ниже.
– Ну же… Вы не похожи на человека, который собирается топиться.
– Мне некуда идти…
– Так почему бы не провести часть дня со мной.
Он все еще протягивал мне руку.
– С каждым днем я все дальше от родного дома. С каждым днем я все более одинок. У меня не осталось надежды совершить доброе дело и спасти свою душу. Каждый день – это… непредсказуемый ужас… Нет, это ужасная непредсказуемость! Я никого не знаю. Никто не знает меня. Я никому не нужен, но мне нужен кто-то. Каждый день я просыпаюсь семнадцатого декабря спустя еще девяносто девять лет. Мне больно. Я потерялся. Я знаю, что мне осталось жить два дня. И, честно говоря, я предпочел бы не проживать их.
– Да, это достойно сожаления. Но должен указать, что сегодня не семнадцатое декабря. Сегодня двадцать девятое.
– Вы добры… Но я знаю…
