чувства. Только вот чьи? Генри не помнил.
– Выкини, – закапризничала Филлис. – Мне не нравится.
Генри закончил журавлика, но в этот раз получился действительно хороший самолетик. На одном крыле у него было написано «скучаю», а на втором «никогда». Хорошие слова, в них много настоящих чувств.
Генри повернулся и запустил самолетик в открывшуюся дверь.
– Мне нужно забрать кое-что, что принадлежит мне, – вежливо сказал человек, чье лицо было скрыто в тени. Он поймал самолетик, и тот исчез, будто его и не было.
– Здесь нет ничего вашего, – ответил Генри. – Правда, Лилли?
Сестра молчала, спрятавшись под пледом. Только глаза настороженно блестели. Лилли не любила чужаков. Она была мертвой и, кажется, немного этого стеснялась.
Генри покопался в карманах и достал маленький полотняный мешочек. Странно, но его не было там раньше.
– Это ваше? – спросил он у чужака. – Тогда забирайте и уходите. Лилли вас боится.
– Нет, это не то, что я ищу, – ответил чужак.
– Тогда что же вы ищете?
– Тебя.
Филлис сердито зашипела, но не пошевелилась, когда Генри поднялся со стула. Ему было страшно и радостно одновременно.
– Меня? Но я не могу уйти. Я виноват.
– Разве? – удивился чужак. – Я знаю один способ, Генри. И ты его тоже знаешь.
Генри обернулся на сестру, но кровать была пуста. Лампа не горела, и за окном давно уже занимался рассвет. Комендантская быстро заполнялась мягким розоватым светом.
– Если я это сделаю, разве так будет честно? Разве я заслужил прощение?
– А вот это уже тебе решать.
Генри стоял и смотрел в окно. Комната исчезала, стиралась. Оставался лишь Генри и его загадочный гость.
– Хорошо, – сказал он и улыбнулся. – Пожалуй, можно попробовать. Я готов, только скажи мне свое имя.
Услышав ответ, Генри облегченно выдохнул.
– Ну да, конечно. Теперь понимаю.
И сделал шаг.
Возвращение в реальность было до отвращения обычным.
В больничной палате резко пахло лекарствами и сладко – свежими цветами. В тишине, совсем даже не угнетающей, тихо гудела аппаратура, в коридоре кто-то ходил, негромко шурша мягкой обувью. Генри открыл глаза и увидел над собой белый потолок. Он казался вполне настоящим, как и запахи, и звуки, и ощущение боли в легких, как будто успевших забыть, что такое дышать. Генри попробовал подняться, но едва сдвинулся. Тело онемело и отозвалось на усилие болью в затекших мышцах. Генри лежал на больничной койке и, похоже, уже довольно давно.
И все-таки у него хватило сил поднять руку, опутанную проводками. Пальцы сжимали полотняный мешочек омаммори. Возможно, он спас ему жизнь, хотя Генри точно знал, кого ему следовало благодарить.
Сората сидел на стуле возле постели. Незаметно задремав, он налег на нее грудью и устроил голову на согнутой руке. Наверное, ужасно неудобно.
Зато он жив.
– Эй, – тихо позвал Генри и, наскоро избавившись от мешающих проводков и трубок, приподнялся и потрогал его за плечо. – Сора.
Его ресницы задрожали, пальцы нервно стиснули одеяло. Сората дернулся во сне, нахмурился и открыл глаза.
– Доброе утро, – поздоровался Генри. – Долго меня не было?
Вопрос был дурацким, да и сама ситуация – довольно глупой, и Генри улыбнулся. Чувства, которые он испытал от ответной счастливой улыбки, причинила боль, и Генри принял ее с радостью. Жить вообще очень больно, поэтому люди и ищут друг друга, чтобы разделить ее между собой.
– Я думал, что ты никогда не вернешься, – признался Сората. – Я думал, что ты меня покинул.
– Долго меня не было?
– Три месяца, Генри. Три месяца глубокой комы.
– Как мы выбрались с острова?
– За нами выслали спасателей, – рассказал Сората. – Они не сразу смогли приблизиться из-за погодной аномалии вокруг Синтара. Тайфун глушил связь и не позволял приблизиться к острову.
– Все живы, надеюсь? Как Кейт, Мицуки и Руми?
