Одно время Махан даже опекал Подлизу, как отмазку от всех своих прегрешений – не давал шпынять и дразнить. Любка в порыве ответной благодарности включила Махана в список тех, кто должен ее полюбить, и стала его тоже одаривать разными сведениями из разных жизней. Как она выбирала, кому про что рассказывать, а про что молчать – оставалось тайной даже для нее самой, а уж тем более для Махана. Махану сначала было противно слушать Любкины кудахтанья, а потом он втянулся и уже начинал скучать без ее новых сплетен.
Сейчас вот Махан узнал от нее, что вечером Йефа заарестуют, и как-то сразу поверил (Любка про это вызнала только что под окном директора из слов Недомерка). Маханова деятельная натура требовала организовать масштабную спасательную операцию.
«Надо сказать Йефу, предупредить… А то рассказывает каку-то ерунду, а сам ни ухом ни рылом… А он что? Бросит Даньку и побегет спасаться? Ни в жисть… Тогда надо забирать их всех и – в лес. Надо Угуча забрать из медизолятора, а то Даньку по лесным колдоебинам и несть некому. Правильно, забираем Угуча и все – в лес. Отсиживаемся в укромке на дальнем болоте. Связываюсь с разведцентром и передаю отцу, что нужна срочная помощь – Недомерок с фашистами гонятся по пятам. Ждем в условленном месте. Отец приезжает с батькой Угуча – тот здоровый что лось и сможет всех их на себе, и – через болото… Постой, его ведь американцы убили. А может, еще не до конца убили?.. Может, не до смерти убили?.. Конечно, не до смерти… Надо немедленно бечь к Угучу и рассказать ему…»
Вот тут почти следом за Любкой появились директор с Недомерком и погнали всех в класс писать какую-то бодягу про демонстрации по приказу Недомерка и его фашистов.
Любка по обыкновению добросовестно отнеслась к заданию учителя. Она навспоминала, чего только смогла, – из книжек, из учительских слов, из подслушанного из-за двери учительской, из подкарауленных Йефовых откровений (ведь Леонид Валентинович поручил вспомнить именно Йефовы слова) – с бору, что называется, по ниточке…
И очень даже выразительно получилось:
«Что нам рассказывал Лев Ильич про демонстрации, про защитников Праги и про Новый Черкасск. По словам Льва Ильича, мы узнали, что по Красной площади два раза в год проходят демонстрации людей. Это бывает 1 мая и 7 ноября, но лучше 1 мая, потому что тепло и солнце. Все радуются, как дети, потому что дети всегда радуются, как только вспоминают, что родились в нашей прекрасной стране, а не где-нибудь еще. Но радуются на демонстрациях не только в Москве. Была одна демонстрация в Новом Черкасске. Это было давно. Рабочие развернули красные знамена и, радостные, пошли к дворцу. Там стояли казаки и никого не пускали. Рабочие стали петь, а казаки их постреляли. Спасся только один поп Гапон. Он и привел рабочих под пули. А еще давней была другая демонстрация. Смелые люди вышли на площадь, чтобы предупредить, что немецко-фашистские захватчики напали на чехословацкий город Прагу, а никто и не знает. Вот они и вышли на Красную площадь, которую видно из кремлевских окон. Там, в Кремле, бессонно работал товарищ Сталин, чтобы мы все имели нашу такую счастливую жизнь. Он услышал шум на площади и посмотрел в окно. Там он увидел смелых людей с плакатами и понял, что фашисты топчут чехословаков. Тогда он приказал завести моторы, и наши танки спасли братский народ. Когда я вырасту, я тоже поеду на Красную площадь и буду ходить по ней с демонстрацией. Выпускница 6 класса Лесной школы Люба Доброва. Пятница, 28 мая 1986 года».
Ничего более содержательного и уж тем паче желаемого Недомерку в собранных им бумажках не было. Так что капитан Матюшин напрасно переживал за опасности, подстерегавшие девственное сознание учеников интерната. Ни Лев Ильич, ни его коллеги не сумели какими-либо серьезными знаниями замутить эту непорочную чистоту.
Леонид Валентинович по давней привычке подшивать любую бумажную ерунду к материалам оперативного дела взялся было аккуратно складывать листки с детскими каракулями, но спохватился.
«Кому я собираюсь показывать эти творения? Единственно, кому их можно показать, – это директору… Чтобы знал… Это же дебилы…»
Недомерок понял, что надо немедленно остановить выезд группы, потому что у него ничего нет на подозреваемого… Совсем ничего… Отбой, и – будь, что будет…
Необходимо было срочно отыскать директора и воспользоваться телефоном у него в кабинете.
«Где ж его носит? Рабочий день в разгаре, а все директорские кабинеты на замке».
– О-о-о, легок на вспомине, – радостно встретил появление Недомерка Алексей Иванович. – Сядайте к нам – не побрезгайте. – Он сдвигался по лавке, высвобождая местечко.
– Какое там «сядайте»? – наигранно удивился капитан, оценивая степень опьянения коллектива и приходя к неутешительным выводам. (Тем более надо звонить и бить «отбой», чтобы коллеги не увидели этого безобразия. А ведь потребуйся сейчас понятые – и взять негде… только с собой везти.) – Какое «сядайте»? – повторил он. – Рабочий день…
– Та шабат ведь, – чуть виновато выставил в оправдание Федор Андреевич.
– Шабат наступает с первой звездой, – возразил Недомерок, взглянув на часы. – Еще почти четыре часа до шабата.
Все удивились и даже не очень поверили.
– А что вы такого обо мне вспоминали? – не сдержал любопытства Недомерок.
– Кады? – не понял Степаныч.
– Вы меня встретили словами «легок на вспомине», – сказал Недомерок. – Вот мне и интересно…
