– Все хорошо, мам, – отозвался Данька. – Спи.
– Да чего уже спать, – сквозь зевок возразила Надежда Сергеевна, – скоро папка приедет… Давай потихоньку подниматься-умываться…
Угуч уже лежал под кроватью, куда мгновенно проскользнул ловким ужакой. Он несколько раз видел долгие утренние процедуры Даньки и понимал, что во время этих процедур Сергеевна его обязательно обнаружит и снова начнет скандалить, а Угучу уже хватило беды на это утро.
Пора было выбираться…
– Прибегай позже… Когда папка приедет, – шепнул ему Данька.
Йеф из своих частых поездок в Москву приезжал всегда спозаранку, на шестичасовом дизеле из Орши. То есть приезжал он из Москвы, но сначала в Оршу, а уже потом на дизеле в поселок Богушевский, близ которого и обосновалась школа-интернат для детей с легочными заболеваниями. Долгий путь от станции до школы Йеф обычно шел пешком, увешанный сумками с подарками, колбасой и книгами. Более всего – с книгами. Наверное, за ними он и мотался туда раз в месяц, а то и чаще. А с другой стороны, он же родом оттуда, и, наверное, там его близкие. Угуч как-то из-под кровати Даньки слышал, как ссорились Йев с Надеждой Сергеевной, и понял из их перебранки, что в Москве живут ее родители. Так чего ж не ездить? Если бы Угуч знал, где живут его родители, – он бы пешком…
Угуч вспомнил, что отца его во вражеской Америке замочили смертью храбрых, и ком снова подступил к горлу…
– По квартирам шуруешь? – Недомерок вырос из ниоткуда, стоило только Угучу спуститься по стене и ступить на землю. – Так ты у нас, оказывается, домушник?.. Что там? Нету хозяина? – другим, очень деловым голосом спросил физрук и тут же сам себе и ответил: – Конечно нет… Потому что хозяин в Москве. Он там родиной торгует. Ро-одиной! Понял?.. А ты к ним шастаешь… Прикормили они тебя, что ли?.. Вокруг столько хороших людей, а ты сюда… Медом тебе здесь намазали?.. Но мы не позволим, так сказать, мазать… Ни медом, ни чем другим… Так и заруби в своей тупой… то бишь упрямой голове – не позволим. Отъездился, голубок… Вот явится он из своей Москвы, а тут ему – подарочек… – Свисток-с-кепкой всмотрелся в обалдевшего Угуча и снова сменил голос – теперь на командный, как и на уроке – вот-вот в свисток дуванет. – Рот закрыл! Повернулся и – марш отсюда… Чтоб духу…
Угуч шмыганул за угол Йефова дома.
Наверное, Недомерок и вправду чекист, и у него такое задание – следить за Йефом. Впервые такие слухи поползли, как только Леонид Валентинович устроился в интернат учителем физкультуры. Имя его почти сразу забылось, а звали его исключительно так, как окрестила теть-Оль, но слушок о том, что он на самом деле чекист и работает физруком только для видимости – слушок этот становился все крепче. Недомерок вслух, а не тишком, ничего не подтверждал, но ничего и не опровергал и буквально достал всех своими расспросами, просьбами и разными бессмысленными требованиями.
Чекистов в здешнем народе мало любили. Пожалуй, даже меньше, чем евреев. И это несмотря на то, что евреи пьют кровь и спаивают русский народ, а среди чекистов сам Штирлиц, и, может быть, есть там еще кто-нибудь такой же замечательный. Но про Штирлица хорошо смотреть в телевизоре, а чекистов здесь помнят еще с послевойны. И не только помнят, но и рассказывают иногда шепотком, как те лютовали.
А лютовали и зверовали они на спаленных войной белорусских землях, кстати сказать, совсем не по злобности своей натуры и не из садистских наклонностей. Были они в основном молодыми и жизнерадостными, красивыми и очень счастливыми. Как же не быть счастливым, если война закончилась, а ты жив!.. Хорошие парни. Только вот дело им досталось не очень хорошее. Надо было мятущуюся здесь недавно партизанскую войну привести к виду правильного и мощного движения, воевавшего по плану самого Верховного… Если бы все партизаны в борьбе за освобождение от фашистской нечисти сложили свои головы поголовно, то не было бы никаких хлопот. Но многие остались живы и помнили не то, что надо, а, прямо скажем – черт-те что помнили… Кому, как не чекистам, надо было вправлять этот массовый вывих неправильной памяти?.. Они и навправляли…
А теперь вот появляется какой-то Недомерок или даже Свисток-с-кепкой и своими идиотскими расспросами сходу возвращает все прежние дрожи и страхи…
«Так он же Йефа подкарауливает, – дотумкал Угуч про Недомерка. – Точно как американцы подкарауливали моего отца…»
Угуч остановился, не соображая, что надо делать. Можно вернуться и придушить Недомерка. Плевое дело: сжал чуток – и готово. Но ведь он за Йефом уже целый год следит, и ничего… Угуч решил, что и сейчас все обойдется. Если бы он знал, что всего через несколько часов Недомерок набросится на него и будет трясти до зубовного лязга, он бы решил иначе…
Невозможно было уединиться: куда не затихаришься, кто-нибудь обязательно тут как тут и тычет ладошкой в грудь, закатывая глаза и восхищаясь Угучевой победой во вчерашнем турнире. А если не уединишься, то как сможешь придумать чего толковое про дальнейшую жизнь? Ничего не придумаешь. Одно ясно: с мечтой о жизни с родным отцом, который будет любить и баловать не за какие-то там успехи в учебе или в примерном поведении, а просто так – ни за что, как Йеф любит своего Даньку, – с этой мечтой приходится распрощаться навсегда. Остаются для Угуча два варианта судьбы: кентавром с Данькой или мужем с теть-Олей… Ну или – дурка, но про это лучше вовсе не думать, чтоб не накликать…
– Опять к своим жидам ходил? – Махан поприветствовал Угуча взмахом руки с зеркальцем, в котором пытался рассмотреть свою опухшую в сплошную синь физиономию (а может, и не поприветствовал, а просто так махал рукой, как и всегда ею махал). – Табе батьку оплакивать, а ты… Ладно, не злись… Ты полюбуйся, чего со мной зробиу… Меня директор спыниу[1] и давай пытать – чего? да кто?.. Но я ни гу-гу… Мы же сыны разведчиков. Мотай на ус и держи язык за зубами… Эй, пачакай[2], куда ты намылился? – Махан подбегом нагнал уходящего Угуча. – Я те самое цикавае[3] не сказал. Йеф вернулся, ведаешь? Наверное, ведаешь, а вот то, что он сваю
