Совершенство

Опять, опять, опять, пока не закончится, опять, выгоняя эту штуку у себя из головы, опять, опять, опять!

Я слушаю запись и теперь

на кровати, молча, глаза открыты, лежа на спине, я сосчитала сорок три вдоха и выдоха и вроде бы считаю от ста до одного, а кто знает, куда делись еще пятьдесят семь вдохов и выдохов?

Опять, душа живая – грудь, и

читаю Библию, теперь спокойно, спокойнее, хотя ладонь левой руки покраснела и распухла от вонзенных в нее ногтей, а вокруг локтей на обеих руках царапины, возможно, оттого, что я слишком сильно их сжимала, но

опять

и сердце, переставшее дышать,

и восходит солнце, занимается прекрасный калифорнийский день, не серый, не как дома, не утренняя заря туманов и рваных туч, но божественно- золотая, которой поклоняются Аматерасу, Баст, Бригита, прогоняющие тьму.

Опять

Я подпеваю строчкам безо всякой мелодии, танцуя по номеру:

– От страстей разрывается грудь, оу, йеа!

и спотыкаюсь, но не падаю, голова кружится и болит, голова убивает меня, но пошло оно все, пошли вы все, я – Хоуп, я – Уай, я – воровка, я – забыта, я есть я, я, зашибись, я, а сейчас – это теперь, и сейчас я танцую и пою опять, опять, опять

Опять!

– От клинка протираются ножны…

На этот раз слегка спотыкаюсь, слегка ахаю, прижимаюсь на секунду к стене, жду, пока секунда истечет, потом снова и снова кручусь, пляшу на одном месте, безумно, машу руками, задыхаюсь, сгибаю колени, от клинка протираются ножны, а я танцую, танцую, танцую, мое тело – камень, я – танцующий камень опять!

– …От страстей разрывается грудь, нужен сердцу покой невозможный, да должна и любовь отдохнуть, ХЕЙ, МАКАРЕНА! От страстей разрывается грудь, хей, Макарена!

Слова заменяются, пошли все эти танцы, пошло все это, страсти, грудь, замена, повтор, повтор, пока не прекратится Макарена!

– Нужен сердцу покой невозможный, пошли вы все, прошли вы все, пошли вы все, пошли вы все на хрен, на хрен, на хрен Макарена!

В дверь колотят, свет зари пробивается сквозь тонкие синтетические занавески.

– Что тут вообще творится?! – визжит менеджер мотеля, а потом, когда я открываю дверь, лоснящаяся от пота, хохочущая, дрожащая, он хрипло спрашивает: – Ты кто такая, чтоб тебя?

– Я – Хоуп! – восклицаю я, еле сдерживая взрыв хохота. – Я – Хоуп!

Глава 71

Вопрос всем, заданный еще в Сан-Франциско мужчиной, ожидавшим автобуса:

– Откуда вы знаете, что вы не сумасшедшие?

Ему, наверное, чуть за тридцать, но из-за затравленной наивности во взгляде он выглядит куда моложе. Он крепко держится за чемодан небесно- голубого цвета, на нем серый свитер с капюшоном и рваные туфли. Он с серьезным видом утверждает, что изучал философию, но философы упустили нечто главное, и касалось это не правил, а исключений из них, и мест, где правила нарушались – вот в чем истина, вселенская истина.

– Мы все делаем вид, что мы не сумасшедшие, – прошептал он, – но только потому, что мы боимся!

* * *

Над этим вопросом я размышляла, когда ехала в автобусе, прижав к себе тощую дорожную сумку, в грязной одежде, с растрепанными волосами и каменным лицом. Откуда ты знаешь, что ты не сумасшедшая?

Сколько жизней я поломала у людей, которые сейчас считали себя безумными? У своих родителей, медленно забывавших свое дитя и заново клеивших обои в моей спальне, что они всегда хотели сделать. Люди, у которых я воровала, полицейские в допросной – она же к вам подошла, она же с вами говорила, как это вы ее не помните? Принцесса Лина в Дубае. Гоген, наставивший на меня нож. Люди, которых я грабила и которых покупала. Поддельщица паспортов на яхте в Мраморном море, игравшая в видеоигры девчонка в Токио, пьяный любовник на кровати в почасовой гостинице. Мужчины, которых я прижимала к себе: Паркер из Нью-Йорка, учитель математики, спрашивавший, считаю ли я карты. Общество, тепло, близость, общение – дисциплина.

А я сумасшедшая?

Для защиты у меня есть дисциплина. Дисциплина поставленных под сомнение мыслей, поисков спутников, еще одна пара глаз, другой взгляд на мир –  они суть моя дисциплина, человечество есть моя дисциплина, Лука Эвард есть…

…ошибка в суждении.