Он откинулся на спинку кресла, шумно выдохнул, повертел в руке бокал, затем допил пиво, поставил бокал на стол между нами и поглядел куда-то перед собой.
– Она самоуверенная. Иногда небрежна, хотя становится профессиональнее. Рискует, но ей, похоже, все равно. Капризная. Ее выбор целей не всегда включает огромные куши или легкие схемы; возможно, она злорадна? Может быть, амбициозна. В Милане, похоже, просто выдалась удачная возможность для преступления, а в Вене она погорела на передаче товара. Вероятно, с тягой к самоубийству. Жаждет внимания. Продает по большей части в файлообменной сети. Это абсурд: у нее должен быть перекупщик, курьеры, надежные связи. Когда я получу разрешение, то постараюсь вступить в торг и выманить ее. Я почти что взял ее в Вене, но мы нашли только драгоценности, а не ее. Обнаружили еще теплый кофе и синее пальто, украденные ценности в бумажном пакете, но сама она исчезла. Мы что, упустили ее? Проглядели ее, что ли?
Я не смела моргнуть, чтобы это мгновение не исчезло навсегда.
– А вы давно занимаетесь ее разработкой? – спросила я, едва дыша, выдавливая изо рта слова и мысленно повторяя их по-французски, по-немецки, по-китайски, по-испански, по-португальски, давай,
– Думаю… года три. Мы не столько расследуем, сколько координируем. Повторяющийся почерк в разных странах, объявлен красный уровень опасности, я ввязался в эти дела и… напрочь застрял…
– Возможно, на этот раз…
– Нет, – оборвал он меня, тихо, покачиванием головы, пожатием плеч. – Нет, не думаю.
Между нами повисло молчание.
Я несколько секунд наслаждалась им, впитывая его кожей.
– Почему вы стали полицейским? – спросила я наконец.
– А вы? – ответил он вопросом на вопрос, быстро, с улыбкой, с силой отбив мне мяч.
– По-моему, мы делаем мир лучше.
– Неужели? – Он слегка рассмеялся, затем покачал головой, поднял руки, как бы говоря: извините, извините, ну, конечно же.
– К тому же, – добавила я, криво улыбнувшись и опустив голову, – у меня отец был полисменом.
– Вот это больше похоже на правду.
– А вы?
Он медленно вдохнул, потом втянул губы в рот, снова их вытянул вместе с выдохом.
– Я ненавижу наглость.
– И только-то?
– Закон – великий уравнитель. Мы все должны соблюдать закон, действовать в рамках определенных правил. Отвергать это… очень нагло, вы не находите?
– Полагаю, что да, однако я ожидала…
Он приподнял брови, обхватив ладонями пустой бокал.
– …Чего-то еще, – неуверенно предложила я.
Снова молчание, взгляды в разные стороны, словно извиняемся за то, что не сказали. Потом я спросила:
– Вы… считаете, что рано или поздно поймаете воровку, которую разыскиваете?
Он поднял взгляд к потолку, услышав старый вопрос, который до этого задавал себе много раз.
– Не знаю, – наконец ответил он. – Иногда мне кажется, что… нет. Временами мне так кажется. Иногда ловишь себя на мысли, что вполне нормально, если все закончится провалом.
Я было открыла рот, чтобы сказать что-то, что могла произнести Бонни, вроде того, что нет, все нормально, вы просто класс, не надо…
Я замешкалась, слова не шли, а когда они сложились, было уже поздно.
Молчание.
– Извините, – начал он, словно прося прощения за честность, разочарованность в жизни, в работе, в самом себе. – Извините.
– Нет, не надо извинений.
Молчание.
– Когда у вас обратный рейс? – негромко спросила я, глядя в свой бокал.
– Послезавтра. Они хотели, чтобы я тут побыл подольше, проявляя заинтересованность.
– А вы чего хотите?
– Чтобы дело закрылось. Возможно, стоит здесь задержаться. Может, мы что-то и найдем.
– Я слышала о фотографии, ну, женщины в парке…
– Она пришла с анонимного электронного адреса. Добропорядочные граждане не присылают нам фото международных воров, не оставив своих
