– А вы…
– В Клубе ста шести? Да.
– Тогда вы уже знаете о подходах и процедурах.
– Еще нет. Я не успела назначить встречу. В последнее время я была очень занята – дела семейные.
– Семья – это очень важно.
Мантра, заученная наизусть, и когда она говорит, то не смотрит на своего брата, не выражает слова движениями тела, но стоит прямо, неподвижно и смотрит на меня. Я быстро двигаюсь дальше, и она этому рада.
– Можно спросить: откуда взялась идея о «Совершенстве»?
Она чуть поднимает взгляд, голова вверх, подбородок вперед.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… что вас на это подвигло?
Недолгое молчание. Затем:
– Мой брат. Он… просто ребенок, мне казалось, что ребенок… Наш отец очень любил его, понимаете, и он всегда считал, что мир может что-то выиграть от этого его… качества.
Грусть. Она улыбается, стоит неподвижно и прямо, но это не бойкие слова женщины, которую я видела в Дубае. Здесь были боль, оправдание и пустые провалы на месте правды. К моему удивлению, мне захотелось коснуться ее, но я лишь сильнее сжала в руке бокал.
– Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации, – наконец произнесла я, и теперь ее взгляд впился в меня, ее глаза меня буравили, я завладела ее вниманием полностью, настолько, что подумала, а сможет ли она меня забыть, сможет ли забыть эти мгновения. – Сталкиваясь с возрастающими социальными стрессами, тело реагирует так же, как на любую тревогу. Капилляры сужаются, пульс и дыхание учащаются, температура кожи повышается, мышцы напрягаются. С каждым случаем социального неприятия проводящие цепочки в мозгу усиливаются, дабы укрепить связь между социальным неприятием и психологическим беспокойством. При подобном укреплении вы с большей вероятностью становитесь подверженными испытать физическую реакцию даже на ничтожный социальный дискомфорт, отчего ощущение дискомфорта только усиливается, тем самым укрепляя его физическую составляющую, и так далее, и так далее. Все мысли представляют собой обратную связь: иногда она становится слишком громкой и явной. По крайней мере таково мое мнение.
Снова молчание.
Ее тело, казалось, сбросило какие-то путы, плечи освободились от чего-то их стягивавшего, колени чуть обмякли, смягчилось лицо, подобрели глаза. Похоже, она впервые разглядела зал, проходивший там прием, колышущуюся, смеющуюся, звенящую бокалами и приборами массу идеальных людей с идеальными улыбками.
– Вы не в ста шести, – незатейливо произнесла она.
– Отчего вы так говорите? – поинтересовалась я.
– Потому что вы несовершенны.
– А что означает «совершенный»?
Она улыбнулась, скрестив руки на груди и чуть наклонив голову.
– Будь вы в ста шести, вы бы не спрашивали. Совершенство есть вы, а вы есть совершенство, и в этом состоит истина.
– А у вас тоже нет «Совершенства», – ответила я. – Я тоже это поняла.
Ее взгляд скользнул по залу, на мгновение задержался на брате, в полупоклоне пожимавшем чью-то руку, сплошь улыбки, очарование и красота. Потом она снова посмотрела на меня, и на какую-то секунду мне показалось, что она вот-вот расплачется.
– Хотите есть? – спросила она. – Я просто умираю с голоду.
Мы ели лапшу. Она заказала острую, по-сингапурски, а я – пшеничную в бульоне, и она с причмокиванием отхлебнула немного своего бульона с маленькой деревянной ложки.
– А как же прием, разве ваш брат…
– Он ничего не заметит.
– Вы уверены?
– Это одна из общих черт характера Рэйфа и отца – целенаправленная преданность и следование идеологии. Все остальное – неважно.
– И что же это за идеология?
– Победа?
– А разве это идеология?
– По-моему, да. Только Рэйф скрывает это лучше, чем отец. Тот всегда что-то доказывал, что он лучше и умнее всех остальных. Но вот Рэйфу приходится доказывать, что он лучше отца.
