– Денька! Очнись! Опять нажрался, сволочь! Чтоб ты сдох!
Кира слушала и не верила своим ушам. Респектабельный Денис на дорогущем джипе – и пьющий, опустившийся человек, на которого орет жена, никак не хотели связываться в ее сознании в один образ.
Послышалась какая-то возня, потом женщина требовательно проговорила в трубку:
– С кем я говорю?
– Добрый вечер. Меня зовут Кира Кузнецова. Мы с вашим мужем вместе учились в институте.
– Это с вами, что ли, он летом ездил? – Голос женщины звучал нервозно и отрывисто.
– Да. С нами еще трое ребят было. И я звоню сказать, что один из них вчера скончался. Леня Казаков.
– Ясно, – без тени сочувствия ответила Денискина жена.
– Вы, пожалуйста, передайте Денису, когда он будет… – Кира замялась, подбирая слово, – в состоянии. Похороны завтра, вынос в одиннадцать. Он знает, где Леня живет. Жил.
– Передам, как проспится, – пообещала жена.
– Спасибо. До свидания.
– Пожалуйста. – Женщина бросила трубку.
Кира сидела расстроенная и растерянная. Мир сошел с ума. Ленька умер. Дэн превратился в алкоголика. Что дальше?
В кухню заглянул Саша.
– Кирюш, все нормально? – обеспокоенно спросил он.
– Да, все хорошо.
– Будешь кино смотреть? Я скачал «Заложницу». Помнишь, мы собирались посмотреть? Интересный фильм.
– Нет, Саш, что-то не хочется. Мне еще позвонить надо. Может, потом.
– Ладно, я пока почитаю, – покорно ответил Саша и прикрыл за собой дверь. Какой он все-таки хороший, понимающий. Что бы она без него делала?
Кира вздохнула и позвонила Миле на сотовый, городского не знала. Механический голос уведомил, что номер не обслуживается. «Ладно, перезвоню позже», – решила она и набрала Элкин номер. Если и эта пьяна… Но боялась Кира напрасно. Эля откликнулась сразу же и была совершенно трезвой.
– Да, слушаю. – Голос звучал странно. Настороженно и вместе с тем робко.
– Элечка, привет, это Кира.
– А, привет, Кирюха! – Теперь в голосе слышалось облегчение.
– Мне сегодня мама Ленькина звонила. Сказала… в общем, Леня вчера умер.
– Как так – умер?
– Покончил с собой.
– Покончил… А что он сделал? – странно, но скорби и потрясения в интонациях не было. Скорее, какой-то неприличный интерес.
– Я не знаю. Не спросила. Как-то не до того было, – холодновато ответила Кира, не желая сейчас это обсуждать. – Похороны завтра. Если сможешь, подходи к одиннадцати.
Эльвира молчала и шумно дышала в трубку.
– Эля, ты меня слышишь?
– Слышу. Приду.
Было в их разговоре что-то странное. Кто-кто, но Эльвира точно не могла подобным образом отреагировать на смерть друга юности. Кира ждала, что ей придется долго успокаивать подружку, утешать, советовать принять валерьянки, плакать вместе с ней в три ручья. И только вот этого – отчужденности, холода, вроде бы даже равнодушия – она никак не ожидала.
Эльвира, которая терпеть не могла своего имени и всем велела называть ее только Элей или лучше Элкой, всегда была чересчур эмоциональна. И ничего не умела скрывать, хотя часто ей это вредило. Иногда люди, которые плохо знали Элку, обижались на прямоту ее суждений и откровенность. А она не понимала: как можно иначе?
Ходить с Элкой в кино или в театр мог только человек с железной выдержкой. То хохочет на весь зал, как чумная, то рыдает, никого не стесняясь. Такой отзывчивый и благодарный зритель – мечта любого режиссера. Но сидеть с ним рядом в зале – суровое испытание. По лицу Элки можно читать, как по листу бумаги. Все чувства – вот они, напоказ. Любит, ненавидит, презирает, уважает – все с разбегу и в лоб. Началась любовь – весь институт знает. Закончилась – тоже. Правда, чужие тайны Эля хранить умела. Но своих собственных не имела вовсе.
Слыша ее голос по телефону, Кира недоумевала: неужели это она, безбашенная, искренняя, смешливая Элка?
– Эля, – снова неуверенно позвала Кира, – у тебя что-то случилось? Как твой художник?
– Художник? Какой еще… А-а-а, ты про это ничтожество? Не знаю и знать не хочу!
