XLI
Если Эмма гуляла по родительскому саду в начале осени, печаль сжимала ей сердце вдвое сильнее. Деревья были окрашены в трагические охряные тона, сухие листья покрывали аккуратные строки садовых дорожек бессмысленными каракулями, в прудах отражалось свинцовое небо, а порывы холодного ветра наскакивали на нее из-за каждого поворота, как озорной мальчишка. Но Эмма все равно не отказывалась от прогулок. С тех пор как, отравленная тоской, она решила ограничить свой мир родительским домом, это был единственный способ хоть немного развеяться. Ее не привлекали ни Центральный парк, ни театр, ни опера и вообще никакие занятия, требовавшие встреч с людьми. Не хотелось, чтобы кто-либо сочувственным взглядом оценивал меру ее стойкости или, наоборот, слабости. Не хотелось выслушивать притворные соболезнования от тех, кто прежде ехидно злословил по поводу их помолвки с миллионером Монтгомери Гилмором. Нью-Йорк никогда не интересовал Эмму, а сейчас не интересовал и весь остальной мир, как и его обитатели, поскольку среди них больше не было ее Монти. Зато у Эммы оставался сад, достаточно большой, чтобы часами блуждать по тропинкам и не видеть жалостливого лица матери. Сад стал для девушки вторым убежищем.
А первым были сновидения. Странные сновидения, которые довольно часто повторялись. Просыпаясь, она не могла вспомнить подробностей, но затем почти целый день чувствовала в своей истерзанной душе мягкое тепло – как от тлеющих углей. И у нее не было ни малейших сомнений, что это живительное тепло оставалось после разговора с
Смысла своих снов Эмма не понимала, но проживала их как что-то реальное, и в течение дня не раз вглядывалась в разные зеркала со смесью страха и надежды, как будто ждала, что вот-вот там отразится не окружающая их реальность, а что-то другое. В такие дни, когда
Погрузившись в свои мысли, Эмма шла по дорожке к пруду. Потом она внимательно изучила свое отражение в серой воде – ее фигура в трауре напоминала черную дрожащую слезу. Девушка со вздохом обхватила себя руками и стала медленно раскачиваться. Потом закрыла глаза и попыталась поймать подаренные снами ощущения, опять почувствовать сладостный привкус того, что грело ее изнутри. “Я приду к тебе, – говорил он. – Обещаю. Я придумаю способ попасть в твой мир. Для меня нет ничего невозможного!” И она ему верила, как верила всегда.
Да, он найдет способ прийти к ней, сократить разделяющее их расстояние. Разве могла она не верить человеку, который просил ее руки, установив марсианский цилиндр в Хорселле, человеку, который специально для нее сотворил особый мир и который знал, как ее рассмешить? Разве могла она усомниться в том, что мужчина, совершивший чудо, завоевав ее сердце, непременно найдет свою невесту?
Иными словами, сад служил ей убежищем, потому что там Эмма заставляла себя забыть, что Монти умер, и вела себя так, словно он просто, как обычно, опаздывает, но она твердо знает, что жених непременно появится. Появится, а потом придумает себе самое забавное из всех возможных оправданий и так запутается в извинениях, что они не только не спасут его, а, наоборот, выставят безнадежно виноватым. Но он обязательно появится. У нее никогда не было на сей счет ни малейших сомнений, так стоит ли сомневаться теперь? Только потому, что обещание Эмма получила от него во сне? Только потому, что мужчина, пообещавший вернуться, лежит в земле?
Эмма открыла глаза. Ее отражение продолжало дрожать на воде, но сзади, в паре шагов за ее спиной… Костюм у него был в нескольких местах порван, на плече остались пятна крови, как будто он поспешил на встречу с ней сразу после гибели, не успев переодеться. Эмма не обернулась, хотя образ его был совершенно реальным… Она подумала, что сходит с ума.
Но тут он заговорил:
– Привет, мисс Ничего Не Хочу. Я ведь сказал тебе, что вернусь.
Эмма стиснула зубы и почувствовала, как бешено колотится у нее сердце.
– Поэтому я не переставала ждать тебя, мистер Все Могу, – ответила она.
Тут Эмма обернулась, и их взгляды встретились.
– Что-то ты слишком задержался, – упрекнула она жениха.
Он поднял брови, придумывая себе оправдание.
– Прости, ради бога, но… Я помогал спасать мир.
Она улыбнулась, шагнула к нему, и губы ее приоткрылись, губы, которые, казалось, никогда больше никого не поцелуют. И опять весь мир сжался до разделявшего их расстояния.
Благодарности
