невозможности — я в дальнем уголке своего сердца вообще таила печаль, что замок снесен или сожжен дотла.
Наконец все немного угомонились, накрыли стол (спешно зажарили трех цыплят, разогрели картофельный суп и нарубили оливье), и я стала знакомить домочадцев с друзьями, которых обрела в заточении.
— Вот это Салли. Мне не нравится это имя, и мне хотелось, чтобы…
— Меня зовут Селестия, — кротко улыбнулась Селестия.
— Вы видите, моя милая подруга истощена. Сюзанна, ты ведь поможешь ей избавиться от худобы и болезней?
— Само собой, и тебе помогу, доченька.
— Это Люций. Его планета носит название Одинокой Розы, находится неизвестно в какой вселенной, и он не знает, как вернуться туда. Но сначала он хотел бы найти свою сестру. Собака — это его Близкое Сердце, и, кстати, она умеет разговаривать. Маттео, простите, что представляю вас последним. Это бывший комендант тюрьмы, но после одного чудесного случая…
— Госпожа исцелила меня, — вставил Маттео.
— Мы решили, что нам веселей вместе. И мы стали вот таким вот Обществом Близких Сердец.
— А можно вступить в ваше Общество?
— Конечно.
— Только давайте мы все как следует попируем и отдохнем.
И вот теперь я сидела в покоях Оливии напротив камина. В замке было холодно — нежилые комнаты словно вымораживали все остальное; голые, без ковров, стены превращались в ледяные глыбы; моя подруга лежала под меховым одеялом, Сюзанна только что немного попоила ее травяным чаем.
— Оливия, — я коснулась губами ее холодных пальцев, словно вырезанных из мрамора. — Как мне тебя не хватает! Что бы только не согласилась я отдать, лишь бы ты стала здоровой! Без тебя моя душа постарела на сто лет…
— Ну-ну, — похлопала меня по плечу мама. — Будем надеяться.
А знаете, надеяться — это очень здорово. Равно как и верить. И тем более любить.
Конец февруария прошел с традиционными Тестяными рожами — праздником, когда из жирного теста лепят круглые, носатые рожи, пекут, вешают на дерево, и тот, кто надкусил больше всего рож, может поцеловать самую красивую девушку в замке. Самое смешное, что в этот раз победил доктор Гренуаль и со смаком расцеловал Сюзанну.
А вечером, на закатном солнце, мы сожгли чучело зимы, чтобы уже с утра весна вступила в свои права.
Утром первого дня весны я проснулась с удивительным чувством. Словно внутри меня — купол прекрасного храма и певчие поют в нем славу Всему Сущему.
Я откинула одеяло, встала и подошла к окну. Небо было синим, как кобальт. Именно таким небо бывает над Старой Литанией в самую раннюю весну.
— Слава тебе, Все Сущее, за то, что мы видим и не видим, что имеем и не имеем, за кого ждем и кого помним, — я не отличалась особым благочестием, но эту молитву я всегда произносила.
И, произнеся ее, я поняла, что должна наконец сделать то, чего так боялась и стыдилась. Я должна поговорить с Фигаро.
Умывшись и одевшись, я спустилась в кухню. Все мы теперь жили попросту, и то, что хозяйка замка сама сервирует чай на две персоны, никого не удивляло.
Я подошла к его комнате и постучалась.
— Кто там?
— Фигаро, это Люция. Я принесла чай, ваш любимый, со зверобоем. Впустите меня, пожалуйста.
Мой отец открыл дверь. Не могу сказать, что за все это время он как-то изменился в худшую сторону.
— Мне хочется выпить чаю в вашей компании, Фигаро.
— У меня не прибрано, ваша светлость.
— Никогда не поверю. Позвольте пройти.
Я решительно вкатилась за сервировочным столиком в комнату Фигаро. Нужно ли говорить, что порядок в ней был идеальный. Створка окна была приоткрыта, и бодрящий свежий весенний ветер славно овевал лицо.
— Где я могу сесть, Фигаро?
— Прошу вас.
— Присаживайтесь рядом. Я старалась, заваривая вам чай. Я знаю, вы такой любите.
— Благодарю вас.
Я налила чай в его чашку.
— Мне также удалось обнаружить песочное печенье, что по нынешним временам — невероятный подвиг. Прошу вас, угощайтесь, не будем чиниться,
