так, что в радиусе трех метров от меня все насекомые убегают.
— Подождите… Ваше… Дядюшка, вы разве поддерживаете Сопротивление?
— Конечно! Мы — люди! И мы — высшая раса. Да, когда-то человечество совершило ошибку! Но это не повод делать нас рабами жуков, гусениц и мух! Смена всех!
— Даешь молодежь! — кивнула я. — Будем надеяться, что снега скоро растают, и я внесу свой вклад в дело спасения нашей страны.
И словно Небеса услышали мои пожелания, сразу после того, как дядюшка комфортно разместился в моем замке, начались такая теплынь и такие жаркие ветра, что вполне можно было приступать к работе. Фигаро с самыми верными слугами самолично сделал мне шатер для проживания, оснастив его самым необходимым. Повар от себя передал три бочки замороженных продуктов, которые достаточно было только разогреть на маленькой удобной печке и есть. Была и питьевая вода, и одеяла, и все, что только нужно мне как золотодобытчице.
Лично меня взялись охранять Маттео и Люций с Собакой — они никому меня не хотели доверять. Для охраны же крытого брезентом террикона по периметру и снаружи были вызваны два особых подразделения королевской гвардии — здоровенные мужики, обвешанные оружием со всех сторон. У них была своя полевая кухня, лазарет и какие-то жуткие на вид боевые комплексы, являющиеся военной тайной.
Перед тем как покинуть замок, я пришла к Оливии. Все так же безгласной, спящей, почти бездыханной.
— Я тебя люблю, — прошептала я, целуя ей руку. — Ты обязательно проснешься, ты будешь жить, ты познакомишься с нашими новыми друзьями, и все будет замечательно!
Тут кто-то постучал в дверь.
— Войдите, — сказала я.
Вошел маэстро Рафачелли.
— Маэстро? Вот уж кого меньше всего ожидала увидеть, так это вас! Как ваше вдохновение?
— Я закончил работу над картиной «Спящая красавица». И прошу вас уделить мне время и посмотреть ее.
— Оливия, я сейчас, — шепнула я.
Мы поднялись в мастерскую художника. Здесь было удивительно светло. Поначалу я не могла понять, откуда исходит такой свет. А потом поняла — от картины.
Она была божественна. На простом ложе, застеленном мехами, почивала девушка такой красоты и непорочности, что сама собой излучала свет. Фата покрывала ее голову, цветы вереска окружили лицо…
— Она даже лучше, чем живая. Она бессмертная.
— Благодарю вас, донна.
— Маэстро, все слова о вашем таланте будут лишь пустой шелухой. Вы превзошли самого себя. И я полагаю, что картина должна быть выставлена в Главной королевской галерее.
— Вы правда так думаете?
— Несомненно. Готовьте картину к переезду, мы с вами едем в столицу.
Когда я сказала о своих планах дядюшке Уолтеру, он аж затрясся:
— Как вы можете! Страна в кризисе, я у вас тут весь издергался, а вы хотите драпануть в столицу с какой-то картиной.
— Дядюшка, — веско сказала я. — То, что мы задумали, от нас не уйдет. Тому вы были свидетелем. А картину выставить надо. Она… словно излучает покой, мир и добро. Нация на нервах, потому что у нас нет национальной идеи, только золото, чистоган! Эти жуки приучили нас хотеть потреблять, покупать, гнаться за модой, за очередным фетишем. А эта картина заставляет очнуться и думать. Идемте, я покажу вам ее.
Эффект был потрясающий. Король плакал как ребенок, вспоминал маму и всех загубленных родных. Тут же дал слово вести примерный образ жизни.
И вот, оставив замок и все остальное на короля (толку от него, если честно, как от тарелки с творогом), мы с маэстро Рафачелли поехали в столицу.
Столица выглядела нервной и лишенной лоска. Видимо, кризис действительно добрался даже до элиты. Брусчатка стала щербатой, за фонтанами никто не следил, и в них плавал мусор, мраморные статуи в парке дворца были все в серых дождевых потеках.
Мы обратились к принцу-консорту, дабы нам было даровано право выставить картину в Главной галерее. Разрешение было легко получено, мы выбрали день и сами с маэстро Рафачелли повесили картину в одном из залов.
Мы стояли и любовались ею.
— И что, — спросил маэстро. — Ее прямо так сейчас все увидят и ахнут?
— А вы погодите.
Мы продолжали стоять. По галерее в основном фланировала публика, которой некуда было себя деть, да студенты академии живописи и ваяния.
За нашими спинами кто-то остановился. Ага. Послышалось восторженное «О-о-о!» и обращение к нам:
