— Почему ты не разбудил меня? — возмущаюсь я.
Он улыбается и чмокает меня в щеку.
— Я тоже тебя люблю, луна моей жизни, — говорит он. — Садись рядом с Виолеттой.
Наша дочь смотрит на меня.
— Мама, у тебя разные туфли.
— Боже… — бормочу и собираюсь ринуться обратно в спальню, но Мика хватает меня за плечо и усаживает за стол.
— Поешь, пока горячее. Тебе нужны силы, чтобы завалить этого скинхеда и его жену. Не то ты выдохнешься раньше времени. А я из личного опыта знаю, что единственное подобие еды в этом суде — это какая-то коричневая жижа, которую они втюхивают как кофе, и батончики гранолы из юрского периода в торговом автомате.
Он приносит на стол тарелки: яичница из двух яиц, тост с джемом и даже картофельные оладьи. Я так голодна, что успеваю съесть яичницу до того, как Мика ставит передо мной финальную часть завтрака — дымящийся латте в кружке с надписью «Гарвардская медицинская школа».
— Слушай, — шутит он, — я даже кофе подаю тебе в чашке, которая указывает на привилегии белых.
Я смеюсь:
— Тогда я возьму ее с собой в машину на удачу. Или чтобы испытывать вину. На что-нибудь.
Я целую Виолетту в макушку и достаю из шкафа в спальне вторую туфлю вместе с телефоном, зарядным устройством, компьютером и портфелем. Мика с кружкой кофе ждет меня у двери.
— Такая серьезная… Я горжусь тобой.
Я позволяю себе на секунду расслабиться:
— Спасибо.
— Иди и будь Марсией Кларк.
Я морщусь:
— Она прокурор. Могу я быть Глорией Оллред?
Мика пожимает плечами:
— Просто убей их там всех.
Я уже иду к подъездной дорожке.
— Знаешь, это последнее, что нужно говорить тому, кто собирается в первый раз вести дело об убийстве, — отвечаю я и сажусь на водительское сиденье, не пролив ни капли кофе.
Наверное, это знак, правда?
Я подъезжаю к центральному входу в здание суда, просто чтобы посмотреть, что там происходит, потому что встретиться с Рут я договорилась в другом месте, там, где к ней точно никто не пристанет. Цирк — вот самое подходящее описание. В одном конце парка чудила Уоллес Мерси вещает в прямом эфире, проповедует толпе через мегафон: «В 1691 слово «белый» было впервые использовано в суде. Тогда этот народ жил по правилу одной капли, — слышу я. — Одна капля черной крови делала тебя черным в этой стране…»
В другом конце парка собрались белые. Сначала мне кажется, что они наблюдают за выходками Уоллеса, но потом я замечаю, что один из них держит фотографию мертвого ребенка.
Они плотной группой врезаются в толпу слушателей Уоллеса. Начинаются ругань, толкотня, кого-то бьют кулаком. Полиция сразу же вмешивается, растаскивая черных и белых в разные стороны.
Это заставляет меня вспомнить фокус, которым я в прошлом году удивляла Виолетту. Я налила воду в форму для выпечки и насыпала сверху перец. Потом сказала ей, что перец боится мыла «Айвори», и, когда я обмакнула мыло в форму, перец тут же отплыл к краям.
Для Виолетты это было волшебство. Я-то, разумеется, знала, что перец заставляло бежать от мыла поверхностное натяжение.
Что, примерно, происходит и здесь.
Я сворачиваю и еду в приходской дом на Уолл-стрит. Сразу же вижу Эдисона, он стоит на стреме — но Рут нигде не видно. Я чувствую, как сжимается сердце, и выхожу из машины.
— Она…
Он указывает в конец стоянки. Рут стоит на тротуаре, наблюдая за прохожими на другой стороне улицы. Пока никто ее не заметил, но зачем так рисковать? Я подхожу и касаюсь ее плеча, но она стряхивает мою руку.
— Я хочу побыть одна, — говорит она официальным тоном.
Я отступаю.
Мимо, пряча лица от ветра за поднятыми воротниками, проходят студенты и преподаватели. Проносится велосипед. Потом динозавроподобная туша автобуса, вздохнув, останавливается у обочины, изрыгает нескольких пассажиров и едет дальше.
