бы потрясение, быстро перебирая в уме новорожденных, прошедших через мои руки и почувствовавших с помощью их первое в своей жизни нежное прикосновение.
— Есть доказательства того, что подсудимая была рядом, но бездействовала, пока младенец боролся за жизнь. Когда же пришли другие медицинские специалисты и заставили ее действовать, она, нарушив профессиональные медицинские стандарты, приложила больше силы, чем было необходимо. Она взялась за этого маленького мальчика с такой силой, что на его теле остались синяки. Их вы можете увидеть на фотографиях вскрытия.
Она снова поворачивается к жюри.
— Всем нам приходилось испытывать унижение, дамы и господа, — говорит Одетт. — Но даже если вы чувствуете, что выбор был сделан неправильно — даже если вы считаете его моральным унижением, — вы не станете мстить. Вы не станете вредить невинному, чтобы отомстить человеку, который вас обидел. Но именно так поступила обвиняемая. Если бы она действовала как медик-профессионал, а не поддалась ярости и жажде мести, Дэвис Бауэр был бы сегодня жив. Но когда за этого ребенка взялась Рут Джефферсон… — Она смотрит мне прямо в глаза. — У него не осталось шансов.
Кеннеди не спеша поднимается со своего места рядом со мной и, цокая каблучками по кафельному полу, идет к жюри.
— Обвинитель, — говорит она, — пытается заставить вас поверить, что это дело черно-белое. Но не в том смысле, как вы думаете. Я представляю Рут Джефферсон. Она окончила Платтсбургское отделение Государственного университета Нью-Йорка и получила диплом медсестры в Йеле. В штате Коннектикут она проработала медсестрой родильного отделения больше двадцати лет. Она была замужем за Уэсли Джефферсоном, который погиб, неся службу в составе нашей армии за границей. Она в одиночку воспитала сына Эдисона, отличника, который готовится поступать в колледж. Рут Джефферсон не чудовище, дамы и господа. Она хорошая мать, она была хорошей женой, и она образцовая медсестра.
Кеннеди возвращается к столу защиты и кладет руку на мое плечо.
— Свидетели покажут, что однажды во время смены Рут умер ребенок. Но не просто ребенок. Младенец был сыном Терка Бауэра, человека, который ненавидел ее из-за ее цвета кожи. И что же случилось? Когда ребенок умер, он обратился в полицию и обвинил Рут. Несмотря на то, что педиатр, показания которой вы еще услышите, похвалила Рут за то, как она пыталась спасти ребенка, когда у него остановилось дыхание. Несмотря на то, что начальник Рут, показания которой вы еще услышите, приказала Рут не прикасаться к этому ребенку, хотя больница не имела права запрещать ей исполнять свои обязанности медсестры.
Кеннеди снова идет к жюри.
— Свидетели покажут следующее: перед Рут встала неразрешимая задача. Должна ли она следовать указаниям начальства и безосновательным желаниям родителей ребенка? Или же обязана сделать все возможное, чтобы спасти ему жизнь? Госпожа Лоутон сказала, что этот случай трагичен, и она права. Но, опять же, не по той причине, на которую вы думаете. Потому что ничего из того, что Рут Джефферсон сделала или не сделала, не могло что-то изменить. Ни Бауэры, ни сотрудники больницы тогда не знали, что ребенок находился в опасном для жизни состоянии, которое не было выявлено во время осмотра. И не имело значения, кто находился в том помещении рядом с ним. Будь то хоть Рут, хоть Флоренс Найтингейл, Дэвис Бауэр просто не мог выжить. — Она разводит руками. — Обвинитель хочет, чтобы вы поверили, будто причиной, по которой мы сегодня здесь собрались, это халатность. Но это не Рут проявила халатность, это работники больницы и лаборатории не сумели оперативно определить серьезное заболевание, а это могло бы спасти ребенку жизнь. Обвинитель хочет, чтобы вы поверили, будто причиной, по которой мы сегодня здесь собрались, стали гнев и месть. Это правда. Но не Руф была охвачена гневом. Это Терка и Бриттани Бауэр, обезумевших от горя и боли, охватило желание найти козла отпущения. Если они не могли получить обратно своего сына живым и здоровым, то хотели, чтобы и кто-то другой страдал. И они выбрали Рут Джефферсон. — Кеннеди смотрит на присяжных. — У нас уже есть одна невинная жертва. Я призываю вас не допустить появления второй.
Корин я не видела несколько месяцев. Она выглядит постаревшей, под глазами круги. Интересно, что с ней случилось? У нее все тот же парень? Болеет? Какой кризис произошел в ее жизни за это время? Помню, когда мы покупали салаты в столовой и ели их в комнате для отдыха, она отдавала мне помидоры, а я ей — оливки.
Если последние несколько месяцев и научили меня чему-то, так это тому, что дружба — дымовая завеса. Люди, которые кажутся тебе надежными, на поверку оказываются игрой света; а потом ты понимаешь, что есть и другие, которых ты воспринимала как должное, твой фундамент. Год назад я бы сказала, что мы с Корин близки, но оказалось, что это соседство, а не единство. Мы поддерживали отношения, покупали друг другу подарки на Рождество и ходили есть тапас вечером по четвергам не потому, что у нас было много общего, а потому, что мы работали вместе так долго, что проще было продолжать привычные разговоры, чем расходиться и учить своему языку кого-то другого.
Одетт просит Корин назвать свое имя и адрес. Затем спрашивает:
— Вы работаете?
Корин со свидетельской трибуны смотрит мне в глаза, потом ее взгляд ускользает.
— Да. В больнице Мерси-Вест-Хейвен.
— Вы знаете обвиняемую по этому делу?
— Да, — признает Корин. — Знаю.
Но она не знает, не знает по-настоящему. Она никогда не пыталась этого сделать.
