Справедливости ради надо сказать, что и я сама толком не знала, кто я такая.
— Как давно вы знакомы? — спрашивает Одетт.
— Семь лет. Мы вместе работали медсестрами в родильном отделении.
— Понятно, — говорит обвинитель. — Вы обе работали второго октября 2015 года?
— Да. Наша смена началась в семь утра.
— Вы в то утро занимались Дэвисом Бауэром?
— Да, — говорит Корин. — Но передала его Рут.
— Почему?
— Наша руководитель, Мэри Мэлоун, попросила.
Одетт громко требует принести копию медицинской карточки.
— Я хочу обратить ваше внимание на эти бумаги. Можете ли вы объяснить присяжным, что это?
— Это собрание медицинских записей, — объясняет Корин. — Дэвис Бауэр был пациентом, поэтому на него завели карточку.
— В самом начале карточки есть записка?
— Да, — говорит Корин и читает ее вслух: — «Афроамериканским сотрудникам с этим пациентом не работать».
Каждое слово — пуля.
— В результате ребенок был переведен от ответчицы к вам, верно?
— Да.
— Вы наблюдали реакцию Рут на эту записку? — спрашивает Одетт.
— Да. Она рассердилась и расстроилась. Она сказала, что Мэри отстранила ее, потому что она Черная, а я сказала, что на Мэри это не похоже. Ну, что дело вовсе не в этом. Она не захотела меня слушать. Сказала: «Подумаешь, одним ребенком больше, одним меньше. Мне все равно». А потом она умчалась.
Умчалась? Я спустилась по лестнице вместо лифта. Удивительно, как события могут менять форму и содержание — точно воск, пролежавший на солнце слишком долго.
Нет такого понятия, как факт. Есть лишь то, как ты воспринимал факт в определенное время. Как ты пересказываешь факт. Как твой разум обрабатывает факт. Невозможно исключить рассказчика из рассказа.
— Дэвис Бауэр был здоровым ребенком? — продолжает обвинитель.
— Так казалось, — признает Корин. — Он слабо ел, но это не сочли чем-то особенно важным. Многие дети поначалу медлительны.
— Вы были на работе в пятницу третьего октября?
— Да, — говорит Корин.
— А Рут?
— Нет. Ей тогда вообще не нужно было приходить, но у нас не хватало рук, и ее позвали поработать еще одну смену… с семи вечера до субботы.
— Значит, всю пятницу вы были медсестрой Дэвиса?
— Да.
— Вы выполняли какие-либо процедуры с ребенком?
Корин кивает.
— Примерно в половине третьего я взяла кровь из пятки. Это стандартный анализ, он делался не потому, что ребенок больной, всем новорожденным его делают… Кровь отправляют в лабораторию на проверку.
— В тот день у вас возникли какие-либо сомнения относительно вашего пациента?
— У него по-прежнему были трудности с сосанием, но, опять же, это обычное дело для новорожденных и матерей, рожающих в первый раз. — Она улыбается присяжным. — Слепой ведет слепого, и все такое.
— Разговаривали ли вы о Дэвисе Бауэре с обвиняемой, когда она вышла на смену?
— Нет. Она его полностью игнорировала.
Странное ощущение — сидеть здесь, на виду у всех, и слушать, как эти люди обсуждают твое поведение, словно тебя нет рядом.
— Когда вы увидели Рут в следующий раз?
— Ну, она все еще была на работе, когда я вернулась на смену в семь утра. Она проработала всю ночь и должна была уйти в одиннадцать утра.
— Что происходило в то утро? — спрашивает Одетт.
— Ребенку делали обрезание. Обычно родители не хотят за этим наблюдать, поэтому мы отправляем новорожденных в детское отделение. Мы даем им что-то сладкое, в основном подсахаренную воду, чтобы немного успокоить, и педиатр проводит процедуру. Когда я вкатила коляску, Рут ждала в детской комнате. Утро было сумасшедшее, и она отдыхала.
