— Не могли бы вы рассказать, что делали, когда вошли в детское отделение?
— Я интубировал пациента, — отвечает доктор Хагер. — И когда мои коллеги не смогли поставить капельницу, я им помог.
— Вы давали какие-либо указания Рут Джефферсон во время этого процесса? — спрашивает Одетт.
— Да. Она делала массаж, и я несколько раз просил ее остановиться, чтобы мы могли проверить, откликается ли на него пациент. Один раз, когда мне показалось, что она давит на грудь слишком агрессивно, я ей об этом сказал.
— Вы можете описать, что она делала?
— При непрямом массаже сердца младенцу грудина вжимается на полтора дюйма примерно двести раз в минуту. Показатели на мониторе были слишком высокими, и я решил, что Рут давит слишком сильно.
— Можете объяснить для непосвященных, что это означает?
Доктор Хагер смотрит на присяжных.
— При помощи компрессии, непрямого массажа, мы вручную заставляем сердце биться, если оно не делает это самостоятельно. Задача заключается в том, чтобы физически добиться выброса необходимого объема крови. Но потом нужно прекратить давление на достаточное время, чтобы сердце опять наполнилось кровью. В этом есть нечто сходное с прочисткой унитаза вантузом. Нужно давить вниз, но если делать только это и не тянуть вверх, создавая всасывание, чаша не наполнится водой. Точно так же, если делать массаж слишком быстро или слишком сильно, то будешь качать, качать, качать, но кровь не начнет циркулировать в организме.
— Вы помните точно, что сказали Рут?
Он откашливается.
— Я сказал ей, чтобы давила полегче.
— Для анестезиолога необычно предлагать что-то менять человеку, который делает массаж?
— Вовсе нет, — говорит доктор Хагер. — Это как система сдержек и противовесов. Во время кода мы все наблюдаем друг за другом. Я мог бы просто следить за тем, чтобы обе стороны грудной клетки поднимались, и если бы они не поднимались, я бы сказал Мэри Мэлоун сжимать мешок сильнее.
— Как долго Рут была чересчур агрессивна?
— Возражение! — говорит Кеннеди. — Она вкладывает слова в уста свидетеля.
— Я перефразирую. Как долго ответчица делала массаж чрезмерно агрессивно?
— Всего немного агрессивно, и меньше чем минуту.
— Доктор, — говорит Одетт, — вы как медик считаете, что действия ответчика могли причинить вред пациенту?
— Процесс спасения жизни может показаться довольно жестоким, госпожа Лоутон. Мы разрезаем кожу, мы ломаем ребра, мы бьем пациентов током. — Он поворачивается ко мне. — Мы делаем то, что должны делать, и, когда нам везет, это помогает.
— Больше вопросов нет, — говорит обвинитель.
Кеннеди подходит к доктору Хагеру.
— Обстановка в детском отделении была очень напряженной, не так ли?
— Да.
— Те компрессии, которые выполняла Рут, причиняли вред ребенку?
— Наоборот. Они поддерживали в нем жизнь, пока мы пытались провести медицинское вмешательство.
— Они способствовали смерти младенца?
— Нет.
Кеннеди прислоняется к перилам скамьи присяжных.
— Можно ли сказать, что в детском отделении все пытались спасти жизнь этому ребенку?
— Совершенно верно.
— Даже Рут Джефферсон?
Доктор Хагер смотрит прямо на меня.
— Да, — говорит он.
После показаний анестезиолога объявляется перерыв. Судья и присяжные уходят. Кеннеди уводит меня в комнату для совещаний, где я должна укрываться от навязчивого внимания журналистов.
Я хочу поговорить с Эдисоном. Я хочу, чтобы меня обняла Адиса. Но вместо этого я сижу за маленьким столиком в комнате с шипящими лампами дневного света, пытаясь в уме распутать эту шахматную задачу.
— Вы когда-нибудь задумывались, — спрашиваю я, — о том, чем бы занимались, если бы не стали юристом?
Кеннеди смотрит на меня.
— Вы намекаете, что я плохо справляюсь со своей работой?
