Могу ли я потерять работу из-за этого?
Нужно ли мне вдаваться в такие тонкости?
Нужно ли вообще, чтобы этот ребенок снова начал дышать?
Поток мыслей стремительно перерастает в ураган: наверняка это остановка дыхания, у новорожденных не отказывает сердце. Ребенок может не дышать в течение трех-четырех минут, при этом имея частоту сердечных сокращений 100, потому что для него нормальная частота 150… а это означает, что даже если кровь не доходит до мозга, она распространяется по телу, и как только ребенок получит кислород, частота увеличится. Следовательно, искусственное дыхание для младенца важнее массажа грудной клетки. В случае с взрослым пациентом — наоборот.
Но даже когда я отбрасываю сомнения и пробую все, кроме медицинского вмешательства, он не начинает дышать. В другой раз я бы взяла пульсоксиметр, чтобы проверить содержание кислорода в крови и частоту сердечных сокращений. Я бы нашла кислородную маску. Я бы позвала врача.
В любую секунду Корин или Мэри могут войти в отделение. Они увидят, что я прикасаюсь к младенцу, и что потом?
Пот стекает у меня по спине, пока я торопливо заворачиваю ребенка в пеленку. Я смотрю на его крохотное тельце. В ушах метрономом беды отдаются удары сердца.
Не знаю, сколько прошло, три минуты или всего тридцать секунд, прежде чем за моей спиной раздается голос Мэри:
— Рут, что ты делаешь?
— Ничего, — отвечаю я, не в силах пошевелиться. — Ничего не делаю.
Она смотрит мне через плечо, видит голубую кожу на щеке ребенка и бросает на меня обжигающий взгляд.
— Дай мешок Амбу! — приказывает Мэри. Она разматывает пеленку, хлопает по миниатюрным пяткам ребенка, поворачивает его.
Делает то же самое, что делала я.
Мэри надевает педиатрическую маску на нос и рот Дэвиса и начинает сжимать мешок, раздувая его легкие.
— Звони по коду…
Я выполняю распоряжение: набираю 1500 на стационарном телефоне.
— Синий код в отделении для новорожденных, — говорю я в трубку и представляю себе команду медиков, которых отрывают от их обычных занятий: анестезиолог, медсестра отделения интенсивной терапии, медсестра, ведущая записи, младшая медицинская сестра с другого этажа. И доктор Аткинс, педиатр, которая видела этого ребенка пару минут назад.
— Начинай массаж, — говорит мне Мэри.
На этот раз я не колеблюсь. Двумя пальцами я давлю на грудь младенца — двести нажатий в минуту. Когда ввозят каталку, я беру свободной рукой провода и прикрепляю электроды к телу ребенка, чтобы можно было видеть результаты моих усилий на кардиомониторе. Вдруг крошечное отделение заполняется людьми; все толкаются, стремясь оказаться поближе к пациенту, который в длину имеет не больше девятнадцати дюймов.
— Я тут пытаюсь интубировать! — кричит анестезиолог медсестре из отделения интенсивной терапии, которая старается найти височную вену.
— А я не могу добраться до локтевой линии, — возражает она.
— Я закончил, — говорит анестезиолог и отступает, чтобы освободить доступ медсестре.
Она тычет иголкой в тело, а я начинаю надавливать пальцами сильнее, чтобы вены — хотя бы одна! — проступили.
Анестезиолог смотрит на монитор.
— Прекратите массаж! — кричит он, и я поднимаю руки, как будто меня поймали за совершением преступления.
Мы все смотрим на экран, частота сердцебиения — 80.
— Массаж ничего не дает, — говорит он, и я сильнее надавливаю на грудную клетку.
Ошибиться здесь очень легко. Под маленьким детским животом нет брюшных мышц, которые защитили бы внутренние органы; достаточно надавить слишком сильно или хоть немного сместиться с центра, и можно разорвать печень младенца.
— Ребенок не розовеет, — говорит Мэри. — Кислород вообще включен?
— Может кто-то проверить газ в крови? — спрашивает анестезиолог, и его вопрос смешивается с вопросом Мэри над телом ребенка.
Медсестра из отделения интенсивной терапии прикасается к паху ребенка, ищет пульс, пытается проткнуть бедренную артерию, чтобы взять образец крови и проверить на ацидоз. Курьер, еще один член кодовой команды, бежит с пузырьком в лабораторию. Но когда мы получим результаты, а это случится не раньше чем через полчаса, они уже не будут иметь никакого значения. К тому времени ребенок снова начнет дышать.
Или не начнет.
— Проклятье, почему до сих пор нет линии?
— Хотите попробовать? — говорит медсестра из отделения интенсивной терапии. — Пожалуйста.
— Прекратить массаж! — приказывает анестезиолог, и я подчиняюсь.
