Смех клокочет у меня в горле.
— В какой части?
— Ну, во всех. Увольнение. Арест. — Ее глаза раскрываются шире. — Тебе правда пришлось сидеть в тюрьме? Как это было? Как в сериале «Оранжевый — новый черный»?
— Да, только без секса. — Я смотрю на нее. — Я не виновата в том, что случилось, Кристина. Ты должна мне верить.
Она наклоняется вперед и берет меня за руку.
— Я верю. Я верю, Рут. Надеюсь, ты знаешь это. Знаешь, я хотела тебе помочь. Попросила Ларри нанять кого-нибудь из его старой фирмы, чтобы представлять тебя.
Я замираю. Стараюсь увидеть в этом жест дружбы, но чувствую себя проблемой, которую нужно решить.
— Я… Я не смогу принять это…
— Ну, пока ты не начала считать меня феей-крестной… В общем, Ларри меня отшил. Для него это так же тяжело, как для меня, честно, но сейчас, когда он баллотируется, просто не самое подходящее время, чтобы связываться с чем-то скандальным.
— Мы из-за этого жутко поссорились. Я отправила его во вторую спальню, и все такое. Нет, он не охотится за голосами неонацистов, но, понимаешь, все не так просто. В расовых отношениях сейчас бардак, на комиссара полиции нападают и так далее… Ларри должен держаться от всего этого как можно дальше, иначе его могут не избрать. — Она качает головой. — Мне очень жаль, Рут.
Мои челюсти сжимаются так, что я их с трудом размыкаю.
— Ты за этим меня пригласила? — спрашиваю я. — Сказать, что больше не имеешь со мной ничего общего?
И о чем только я, дура, думала? Что это визит вежливости? Что впервые за десять лет Кристина вдруг решила, что хочет со мной пообедать? Или я, идя сюда, подсознательно надеялась на какое-то чудо от Хэллоуэллов… пусть даже гордость не позволяла мне признать это?
Минуту мы просто смотрим друг на друга.
— Нет, — говорит Кристина. — Я хотела увидеть тебя своими глазами. Хотела убедиться, что ты… ну, знаешь… в порядке.
Гордость — она как злой дракон, спит у тебя под сердцем, а потом ревет, как раз когда нужна тишина.
— Что ж, можешь поставить галочку в списке добрых дел, — ядовито говорю я. — У меня все
— Рут…
Я поднимаю руку.
— Не надо, Кристина, ладно? Просто… не надо.
Я пытаюсь нащупать брешь в цепочке нашей общей истории, найти то место, в котором мы из двух девочек, которые знают друг о друге все — любимый вкус мороженого, любимый участник «Нью-Кидс он зе Блок», любимый артист, — превратились в двух женщин, не знающих ничего о жизни друг друга. Мы разошлись в стороны, или наша близость была уловкой? Наше знакомство было обусловлено дружбой или географией?
— Мне жаль, — говорит Кристина тихим голоском.
— Мне тоже, — шепчу я.
Вдруг она срывается из-за стола, но через мгновение возвращается и высыпает на стол содержимое своей сумочки. Солнцезащитные очки, ключи, помады и чеки рассыпаются по столешнице; таблетки «Эдвила», рассыпавшиеся на дне сумочки, раскатываются, как конфеты драже. Она открывает кошелек, достает толстую пачку банкнот и сует их мне в руку.
— На, возьми, — говорит Кристина. — Пусть это будет между нами.
Когда наши руки соприкасаются, возникает электрический разряд. Я отпрыгиваю, как будто меня ударило молнией.
— Нет, — говорю я, пятясь.
Это линия, и, если я ее перейду, между Кристиной и мной все поменяется. Может, мы никогда и не были ровней, но, по крайней мере, мне удавалось притворяться, что это так. Если я возьму эти деньги, то больше не смогу себя обманывать.
— Я не могу.
Кристина настойчиво смыкает мои пальцы на деньгах.
— Просто сделай это, — говорит она.
Потом смотрит на меня, как будто в этом мире все прекрасно, как будто ничего не изменилось, как будто я только что не превратилась в попрошайку, в того, кому подают милостыню для успокоения совести.
— Еще есть десерт, — говорит Кристина. — Роза!
Я так спешу уйти, что спотыкаюсь о стул.
— Я не голодна. — Я отвожу взгляд. — Мне нужно идти.
Я беру куртку и сумочку с вешалки в прихожей, бегу к двери и плотно закрываю ее за собой. Жму кнопку вызова лифта снова и снова, как будто от
