– Знаешь, кого он напоминает? Малинина. Я догоню его. – Приятель уже приподнялся, но Ренат удержал его.
Помолчали. Поглядели по сторонам. Приятель все вглядывался в большие, как черные провалы, окна кафе, никого там больше не обнаруживая, кроме висящих в ирреальном пространстве себя и Рената.
– Ну, потом он стал говорить про Александра Константиновича. Я тебе про него не рассказывал? Была такая знаменательная фигура у нас в Литинституте. Преподаватель. Кумир студентов. Апологет аристократизма, избранности и предопределения.
– Аристократизм? Это подходит. Тут ведь, – приятель кивнул головой во внешнее пространство парка, – особенно в выходные дни, столько народу бессмысленного вокруг, – он брезгливо поморщился и потер маленькие и изящные ручки. Впервые за все время их знакомства Ренат заметил, что у приятеля аккуратный маникюр.
– Ты на пианино играешь? – неожиданно спросил Ренат.
– Учился. Так вот, пьют, пуза отращивают. Детишек бесчисленных бессмысленных плодят. Из них потом вот эти ублюдки и душегубы вырастают, – он снова кивнул головой в сторону темного окна, за которым можно было предположить миллионы лиц, с воспаленными глазами и расплющенными носами прильнувших к стеклу, вслушивающихся в их разговор и с тревогой ожидающих разрешения своего ближайшего незавидного будущего. Но собеседники не обращали на них внимания. Приятель ровно, почти скучно продолжал: – Их бы на какое-нибудь осмысленное дело бросить, – за окном послышался если не ропот, то шевеления и вздохи. До слез и возгласов отчаяния еще не доходило. – Пирамиду какую сооружать. Каналы великие рыть. Плотины километровые воздвигать. Песок из одной пустыни в другую перетаскивать. Другие страны, населенные таким же бессмысленным быдлом, завоевывать. Не знаю, чего еще. Можно придумать. Детишек и так достаточно наплодилось. Ну а аристократии каких-нибудь сто тысяч на весь белый свет хватит, чтобы осмысленным делом заниматься.
– Да, милый, в тебе умер великий демократ. Народолюб и литератор. – Ренат снова бросил взгляд на руки собеседника, затем на гладкое лицо, которого, казалось, никогда не касалось насильственное и жестокое лезвие бритвы. Оглянулся на окно.
– Именно что умер, – голос рассказчика приобрел несколько женские и капризные интонации.
– А кто эту самую аристократию отбирать-то будет, пока она потом сама наследственно воспроизводиться не станет? – серьезно вопрошал Ренат.
– Я и буду. Ну, тебя еще, может, приглашу. Если, конечно, приглянешься мне. Это ответственное дело в чужие руки отдавать нельзя. А то будет, как сейчас, – всякое быдло наверху и козлы.
– Понятно. Тебе эти козлы быстро покажут, где твой аристократизм обитать должен. Около параши.
– Оно и обидно, – сокрушенно вздохнул все понимавший приятель. – Может, твой Александр Константинович, коли он уж такой проникновенный и посвященный, укажет крутой путь на небо? – процитировал:
– Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не умеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой! —
– Не навеет. Умер. С балкона свалился.
– Пьяный?
– Да не пил он. Не пил!
– Скинули?
– Не скидывали его! Не скидывали! – завелся Ренат. – И не пил. И не скидывали.
– Ну, тогда ладно, – приятель встал и направился в туалет. Ренат отвернулся и стал всматриваться в темные окна, населенные прохладной нешевелящейся отраженной жизнью. В детстве ему чудилось, что его собственные отражения в зеркале не исчезают, а остаются там жить. И каждый раз появляется новый отдельный экземпляр, полностью (до самых глупых подробностей, вроде маленького шрама над правой бровью) повторяя не только его, но и своих предшественников. Сколько их могло там скопиться с этими самыми крохотными шрамами? Ренат боялся даже подходить к зеркалам и всякого рода отражающим поверхностям, опасаясь, что количество его порождений в том мире превысит некую критическую массу и хлынет сюда, облепив со всех сторон, прижавшись к нему, наподобие прохладных вурдалаков выпивая всю энергию и силу. А повыпив, выбросят как ненужную плоскую шкурку. И пойдут гулять по миру или иным мирам с другими именами, но как бы от его имени.
– Слушай, так это был Малинин или нет? – произнес прямо за спиной сидящего Рената возвратившийся приятель.
– Малинин, – обернувшись к нему, подтвердил Ренат и, встав, подошел к окну. Почти носом уперся в прохладное стекло. Его учащенное дыхание тут же образовало большое матовое пятно на прохладной стеклянной поверхности, сквозь которое уж ничего нельзя было просмотреть. Он и не стрался высмотреть что-либо. Постояв, направился по периметру помещения, обогнул столик и сел в свое кресло. Вынул сигарету и закурил, выпуская дым прямо в направлении своего собеседника. В этом было что-то вызывающее. Приятель с легкой гримасой откинулся назад, маленькой ручкой отгоняя от себя легкое облако сигаретного дыма, повисшее над столом и прозрачной кисейной завесой разделявшее приятелей.
– Александр, Александр! – вскинулся в тамбуре какой-то субъект по соседству сбоку. За грохотом встряхиваемой на стыках скрежещущей железом
