Обставленная мощными хвойными деревьями просека выглядела как лощина, ущелье. В середине и по бокам она постепенно зарастала новыми, невинными растениями, не ведающими происходившего здесь совсем недавно ужаса уничтожения их безвестных сородичей. Новые росли бездумно и даже празднично. Тут же высыпали и бесчисленные кусты малины. Их количество намного превосходило число местных жителей, так что до конца лета и уже по осени они стояли, увешанные сморщенными и трогательно-слабыми ягодными тельцами. Да и откуда в этих краях взяться чаемой демографами многолюдности – немногие местные да понаехавшие для работы на небольшом судоремонтом заводике русские.
Так, к примеру, их шумная ватага вваливается в здешний магазин, где продавщицей чистенькая, белокожая и светлокудрая эстонская девушка – заглядение! Простые русские ребята нехитро и вроде бы, на их взгляд, незлобно и забавно заигрывают с ней. Шумят, смеются, хватают за руки, за обнаженные по-летнему и соблазнительные предплечья. Прилавки-то здесь маленькие. Неглубокие. Да и сами магазинчики небольшие. Так что компания загромождает почти все помещение. Девушка на милом и весьма свободном русском пытается выяснить, что бы они хотели приобрести. А они, известно, что хотят – водочки да немного закусочки. Они это и объясняют, по-прежнему хватая за руки и приближая к ее чистенькому личику свои дурно пахнущие рты, словно набитые позавчерашним чесноком и старыми тряпками, пропитанными какой-то смесью денатурата и бензина. Девушка морщится, но весьма деликатно, дабы не оскорбить веселящихся. Они хоть и грубоватые, но на удивление легко обижающиеся. Такая вот гремучая смесь местного русского характера. Гримаса на миловидном личике эстоночки выглядит весьма трогательно и даже очаровательно. Что только подзадоривает ребят. Из заднего помещения выглядывает крупный, мясистый, мрачный начальник-эстонец. Парни несколько осаживаются.
– Этто чтто вам наддо куппить? – осведомляется он без всякой акцентированной интонации, твердо удваивая согласные.
– Чего, папаша?
– Я не паппаша, – резонно отвечает эстонец.
– Дочка, что ли, твоя? – заходят они с другой, уже несколько опасной, чреватой скандалом, стороны.
– Эттто не тточка. Каккие проддуктты вы хоттиттте приобрестти? – настаивает эстонец.
– Какая дочка? – лукаво обращается один парень к другому. – Дочка у него дома с женой сидит.
– Вам наддо проддуктты покккупать? – не то спрашивает, не то серьезно, если не угрожающе, предупреждает, вернее, уже даже и настаивает эстонец, всем своим крупным телом вываливаясь из подсобного помещения. Парни берут знамо что и покидают неприветливую, неласковую к ним торговую точку. Да, такие истории, впрочем вполне невинные, случаются. Случаются и более неприятные – драки. Даже убийства. А где они не встречаются? Где без них в нашем непонятно как и для чего устроенном мире обходятся? Нигде. Помню, каждую субботу и воскресенье моих подростковых и юношеских дней на танцплощадках почти всех подмосковных платформ без двух-трех трупов не обходилось. Как обойтись? Никак. Жизнь такая и цена ей такая. То есть практически никакой цены. Так – пустячок.
Или вот совсем недавно, под моим окном, в тихом и мирном Беляеве в ясную морозную новогоднюю ночь из двух соседних подъездов от двух веселящихся компаний вышли покурить два похожих друг на друга молодых человека. Поприветствовали друг друга. С Новым наступившим годом поздравили. Стоят, поеживаясь в легких праздничных костюмчиках. Один другому так ненавязчиво и говорит:
– Я тебя прямо сейчас убить могу, – так неожиданно и непонятно, к чему. И незлобно вроде. – Соседи ведь по дому, по месту жительства. – Запросто. – А сам руки в карманах держит и чуть подрагивает. Холодно все-таки. Новогодняя ведь ночь. Курят.
– Чего? – не понимает сосед.
– Запросто.
– Перестань пиздеть.
– Блядь, не веришь? – в голосе нарастает некая тревожная непонятность, не прочитываемая собеседником только по причине полной или половинной (но вполне достаточной) расслабленности сознания и внимания. – Не веришь, сука, – холодно констатирует, вынимает из кармана пистолет и стреляет прямо в голову неверящему. Тот, естественно, падает и, пару раз дернувшись на месте, на белейшем новогоднем снегу, чуть-чуть подпорченном немногими пятнышками крови, кончает свою незадачливую жизнь. И все это под моим окном. А вы говорите.
Но местные воды, леса, просеки – отдохновение для всех, не любящих тесные, чреватые подобными осложнениями, помещения, людские контакты и многолюдные веселья. Пусть как умеют веселятся там сами. А одиночки бредут вдоль так и не совершившейся высоковольтной линии в полнейшем одиночестве, окруженные в должной мере, даже с преизбытком, заменяющим ее, включающимся и мгновенно выключающимся и включающимся в полную силу опять, металлическим звоном насекомых. В момент его стремительного и яростного включения звон, действительно, нестерпим и, кажется, вот-вот разразится шипящим прожигающим разрядом электричества. Все контуры засветятся голубоватым сиянием и легкими струйками дыма испаряющейся плоти. В воздухе тревожно и освободительно запахнет преизбыточным озоном. Но ненадолго. Через мгновение все снова обретает первоначальный и равновесный облик. Многие за разговором и не заметят. Поднимут в удивлении брови – что-то такое вроде бы промелькнуло? И молча побредут дальше. Только слышно тяжелое дыхание немолодых женщин, томимых высоким давлением и астматическими признаками.
– Было прохладно, а сейчас вроде жарковато, – нарушает молчание низкорослая женщина, обращаясь к другой дородной. – Не поймешь их, – останавливается снять с себя крупновязаную, сотворенную ею же самою в долгие зимние московские или питерские вечера шерстяную кофту.
– Тут быстро облака набегают, – справедливо замечает собеседница.
