Переговаривающиеся отходят, все время оборачиваясь на нее. Когда удаляются на значительное расстояние, опять что-то шепчут на ухо друг другу, но так тихо и такой скороговоркой, что уж и не разобрать. Тем более на расстоянии. Тем более по-эстонски.
Впереди, если глядеть от крыльца, в полукилометре от дома располагалось озеро, заросшее по берегам высокой травой. В километрах двух в правую сторону – море. Прохладное и мелкое. Если посередине пути не одолеет уныние, можно пройти пешком до Швеции-Финляндии, расположенных ровно на противоположной стороне от Локсы. Да кто ж пойдет в такую даль от родного дома. Но бывали охотники и смельчаки. Что уж они искали в дальних и неведомых весях и странах? Повсюду, почти за каждым кусточком пряталось по пограничнику. Ночами охрана бродила по освещенному местами мощными прожекторами песчаному берегу, выискивая нарушителей. Находили. Водворяли на место. Уж знаю, какое. В общем, куда надо, туда и выдворяли. Нас не спрашивали.
Так что, в какую сторону ни смотри – всюду вода. Она поднималась и стояла стеной. Ренат выходил на крыльцо и застывал, широко раскрыв глаза. В таком состоянии и заставала его Марта.
– Ренат! – звала она. Затем приглядывалась и уже встревоженно: – Тебе плохо?
Он не отвечал. Она раздражалась. Она последнее время была раздражена до чрезвычайности. Все было не по нутру. Даже вроде бы счастливо разрешившаяся ситуация с жильем. Приглядный хутор, почти буколическое деревенское окружение – поля, луга, речка, коровы, куры, лошадь, по ночам бренчащая жестяным колокольцем, – все раздражало. И началось с самой их нелепо-суетливой посадки на отходивший таллинский поезд. В последний момент, красные, напряженные, едва переводя дыхание, они ввалились в купе с неуклюжими сумками. Не обращая внимания на соседей, судорожно поджавших ноги при их шумном и громоздком появлении, она начала выговаривать Ренату. Подобное было вообще-то несвойственно по-протестантски сдержанной Марте.
– Почему все нужно делать в последний момент?! – выкрикивала она прерывающимся от недавней спешки и погони за отходящим поездом голосом. – Самым идиотским способом! – непривычно аффектированно всплескивала руками.
– У меня процесс. Не могу же бросить посередине, – вяло отбивался виноватый Ренат.
– У него процесс! Он не может оставить ни на минуту! А меня, значит, можно не принимать во внимание! Тогда не надо никуда ездить. Сиди около своего процесса и наслаждайся! – она резкими, несоразмерными такому тесному купейному пространству, порывистыми движениями рассовывала сумки под сиденья, невольно задевая притихших соседей. – Извините, извините, – извинялась она торопливо и с ожесточеньем, что нисколько не исправляло ситуацию. – Сидел бы в своей лаборатории. Процесс. Незачем было меня тащить черт-те куда.
– Так и хотел, – буркнул Ренат.
– Ну, конечно! Это я, как всегда, виновата! Понудила! Заставила! Стерва и негодяйка. А он беленький и пушистенький! Можем, между прочим, выйти на следующей остановке, – заявила она, отлично понимая, что никто никуда выходить не собирается и не будет. – Процесс, процесс! – не успокаиваясь, бормотала уже по инерции, заглядывая под сиденья и доставая из сумки тапочки и легкий халатик. – У меня самой процесс.
– Да, пожалуй, – непонятно что откомментировал Ренат.
Разместились по соответствующим полкам и уснули. Наутро все было спокойно. Несколько если не угрожающе, то настораживающе молчаливо. И так до самой Локсы.
Она расталкивала Рената. Он улыбался и ничего не произносил. Она глядела на него и тоже ничего не спрашивала. Вела для очередного приятия пищи. Молча кушали. Марта с тарелками и сковородкой мелькала из маленькой, отведенной им хозяевами кухоньки в большую комнату. Потом все убиралось со стола. Крошки аккуратно смахивались в ладонь и выбрасывались подальше от крыльца. Она вешала на его плечо спортивную сумку, и отправлялись из дома.
Лето стояло жаркое. По небу неслись низкие мощные сложно строенные облачные образования. Иногда в виде мускулистых человеко – или лошадеподобных существ они копытами касались земли и растопыривали руки, стараясь захватить кого-нибудь и унести с собой. Возможно, удавалось. Вид был, действительно, угрожающ. И вообще, состояние неба с постоянными и стремительными перемещениями на нем виделось исполненным тяжелого драматургического напряжения.
Выходили. Пересекали небольшое шоссе и углублялись в лес. В самом начале пути следовало быть осторожными, так как лес от шоссе отделяла натянутая колючая проволока, предупреждавшая дикую и домашнюю скотину от выбегания на шоссе. Проволока была натянута беспорядочно. За давностью лет проржавела и во многих местах перепуталась с буйно разросшейся растительностью, так что различить ее было нелегко. Можно было ненароком серьезно пораниться. Так случалось. Иногда. На обнаженных ее местах там и сям виднелись клоки седоватой шерсти, клочки кожи с запекшейся кровью, а то и свежие ошметки свисающего мяса. И не всегда кожа и плоть были звериного происхождения. Прошлым летом целая компания местных ребятишек своими нежными горлышками, пришедшимися ровно на уровень провисшей ржавой проволоки, врезались в нее, поливая яркой, свежей, еще не испорченной кровью и оглашая окрестности истошными воплями весь свой обратный путь до неблизкого дома. Обошлось. Все, что надо там, зашили- починили. Остались небольшие шрамы, к вящей будущей мужской гордости и к некой небольшой женской неловкости, впрочем, вполне и полностью скрываемые крупными бусами или легкими шелковыми шарфиками и накидками, снова нынче вошедшими в моду.
Шли узкой тропинкой. Через несколько мгновений оказывались на огромной просеке, вырубленной под так и не воздвигнутую высоковольтную линию.
