структурирующий принцип, с неизбежностью экстраполирующийся в Государство, Церковь и Общество.
Литератор с удивлением следил за развертыванием толкования, ни своим смыслом, ни терминологически не соответствующим его представлению о бухгалтерской сути и проявлению и, скорее, приличествующего его, литератора, положению и роду занятий. Он взглядывал на Воопопа. Тот, улыбаясь, разводил руки – в смысле вот так-то вот. Просторные рукава его оранжевого балахона взлетали вослед рукам, напоминая крылья экзотической птицы. Бухгалтер шел впереди, не оборачиваясь, сохраняя общую мрачность фигуры и интонации.
Ренат поднял голову на окно, ухватив последнее мелькнувшее видение, перед тем как упала полнейшая мгла. Собеседник тоже пригляделся, и, странно, как в видео, перед его глазами опять прокрутилась та последняя картинка с рушащимся куда-то вниз клубком человеческих, вернее, нечеловеческих, вернее, человечески-нечеловеческих тел. Он даже протер глаза.
– Безумие какое-то, – после минуты тяжелого молчания прокомментировал он.
– Это не то, чем тебе представляется, – опять оглянулся Ренат на окно, где уже ничего нельзя было проглядеть. – Фантомное отображение на телесность.
– Ты так спокойно говоришь. Видел же, что там происходит. Хоть в милицию звони.
– Не стоит. – Ренат сделал предупреждающий жест, восприняв его намерения со всей серьезностью. – Когда фантомные тела налагаются или переплетаются друг с другом, для них это незаметно. Но, совпав в определенной точке и если они находят телесное доминантно-абсорбирующее пространство, даже без их прямого желания, естественно, неимоверно повышаются нагрузка, проводимость и чувствительность каждой клеточки тела. Это и есть сотворение гениев среди нас. Оттого они так чувствительны. Невообразимы и дики в проявлениях. Нервны и порой безумны до саморазрушительности. Все это ведь так плохо стыкуется с ограниченными параметрами их собственного единичного тела. Перед нами был гений в специфическом смысле, в его пространственно-метафорической развертке.
Собеседник не знал что и ответить. Перед его взором разворачивалось уж и вовсе несусветное нечто. Полностью посиневший старик с одной нормальной рукой и с другой, неестественно вытянутой и почти утыкающейся в противоположное окно, шарил по стеклу, стучал в него костлявыми пальцами, скреб по окну в каком-то последнем ведьмаческом усилии.
– Не смотри, – резко сказал Ренат. – Не подпитывай своей энергией. Не утекай. Поставь экранирование.
Старик, уже вполне слышимо всхлипывая и что-то неразборчивое причитая, продолжая по-кошачьему скрестись в окно, смотрел прямо на них. Женщина, одетая в одни нелепые трусы, держала на руках неподвижного ребенка. Его ноги свисали, перевесившись через ее мясистую красную правую руку. Голова покоилась на левой исполинской неправдоподобной груди. Ручки тоже повисли плетью, легко покачиваясь в такт движения бабы. Можно было даже подумать, что она убаюкивает его, склонив к нему свое квадратное лицо и повернув его в нашу сторону. Она улыбалась. Затем вынесла ребенка за разбитое стекло кухни. Ребенок, покачиваясь, висел в воздухе. Медленно развернувшись, горизонтально поплыл ногами на нас. Ренат заметил, как побледнел гость. Подросток подплыл к окну и, несколько раз легко ударившись в стекло ногами, завис снаружи. Отплыл. Замер. Замерли и мы. Снова двинулся в направлении окна. Ренат, не оборачиваясь, интенсивно, почти яростно глядел на гостя. Тот окаменел. Затем на дальнем конце своего тела подросток приподнял голову с белым заостренным лицом, открытыми глазами и красной капелькой в углу рта. Он пристально глядел на собеседника, соревнуясь с энергией взгляда самого Рената. Лицо разрасталось, превышая размер его маленького, худенького, обмотанного проводом тельца. Глаза были широко раскрыты. Мерцали, но не мигали. Казалось, он только ждет момента какого-то согласия или малейшей слабости, чтобы вплыть внутрь комнаты. Глаза Рената тоже не мигая уставились на собеседника. Гость было приподнялся, желая броситься прочь, но удержался. Удержался. Весь покрылся мельчайшими капельками пота. И все исчезло. Мы перевели дух.
Дальше продолжать и невозможно.
Так никого и не было. Ренат опять обратился к воде. Вид ее был скучен. За рекой на противоположном берегу в сумерках массивное военно-официальное здание с его странной причудливой сталинско-мистической архитектурой громоздилось остовом некоего исполинского монастыря. Изредка в отдельных окнах вспыхивал свет, вырывая их из темного массива и подвешивая на неимоверной высоте. Но не удерживались – гасли. Точно так же, но уже надолго повис маленький огонек на последнем этаже соседнего невысокого дома. Там, как и обычно, виднелась прислоненная к притолоке окна маленькая, просматриваемая до мельчайших деталей, словно выточенная из слоновой кости, женская фигурка.
– Ангел среди ада летит в своем облачке рая, – вспомнилось Ренату. Появилась вторая фигурка. Прижалась к первой. Так и застыли.
Ренат снова обратился на воду.
Он вспомнил, как в старые, прямо-таки доисторические, удаленные и почти исчезающие из памяти времена они с Мартой оказались между трех вод – моря, озера и реки. Пару раз, как водилось тогда среди московского литературно-интеллигентского молодежного и пожилого круга, они проводили лето в Прибалтике. Выбрали Эстонию, хотя их усиленно зазвали и в Латвию, и в Литву, предлагая почти тот же набор прелестей прибалтийской природы и окультуренного на европейский манер быта. Нашли милое такое местечко Локса в двух часах езды от Таллина.
Это был их второй визит. На сей раз не повезло. Долго блуждали под не то чтобы неодобрительные, но внимательные и молчаливые взгляды местных домовладельцев. Свободных мест не оказалось. Оно и понятно – лето, разгар сезона. Наплыв интеллигентных ленинградцев и раскованных москвичей.
