опустился на пол. Тяжело и неуверенно выпрямился. Покачнулся, удерживая равновесие. Обернулся на окно. Плутовки, надевая через головы свои разнообразные легкие одеяния, строили милые и дурацкие гримасы. Оделись. Выплюнули изо рта ненужные уже и подвядшие вишенки. И исчезли. Обессиленный, я опустился на стул.
– Я обшарил все библиотеки, архивы, фонды – нигде! Нет – и все! Понимаешь? Все вычистили! Медведи там разные, козлы, петухи – пожалуйста! А про это – ни слова. Прямо хоть самому назад вписывай. Ну, естественно, все последующее – чистая фальсификация и маскировка под обыденность. То, чем соблазнился Достоевский-то. Есть и вполне внятные западные примеры. В Фаусте, скажем. Несколько театрально, правда. Как миракль на ступеньках храма в какой-нибудь церковный праздник для нехитрых прихожан провинциального городка. Гораздо интереснее в Манон Леско. Да, пожалуй, единственный серьезный пример. И, кстати, ничего не вымарано и не исправлено. Там всякий раз Манон после очередного исчезновения является почти на треть обугленная. Процедурно все точно и достоверно. Помнишь, когда она приходит к Дегрие в монастырь?
– Я не читал.
– Прочти, прочти. – Ренат эдак поучительно почти уперся в него указательным пальцем, напомнив тем, кстати, того самого заоконного неистового старика. Приятель даже улыбнулся. – Они потом долгими совместными рекреативно-манипулятивными действиями снимают черноту и возвращают Манон к тому божественному и обольстительному состоянию, которое, собственно, и является первопричиной всего. Почитай. Хотя этих мест в переводе нет.
– Опять нету? За что ни возьмешься у тебя, всего нету. Так где же я прочту, коли нету?
– Оригинал возьми. Причем, заметь, не все публикации достоверны. Особенно грешат этим самые что ни на есть академические. Или принимай на веру. – Ренат театрально развел руки.
В соседнем доме погас свет. Ренат встал, подошел к окну. В темном стекле он обнаружил за спиной полное отражение своей светящейся комнаты с беспорядочно-неубранной постелью на заднем плане, книжной полкой, темно-коричневым платяным шкафом, собеседником, прижатым к низенькому креслу, и самого себя – темного и трудноузнаваемого. Все это висело в полнейшей реальности. Вернее, ирреальности. Появилась женская фигура. Затем вторая. Они встали у дальней стены и смотрели на Рената, чуть улыбаясь и не приближаясь. Это было странно. Так как, будь они сзади его, ровно на линии, перпендикулярной плоскости окна, он не смог бы их видеть, загораживая широким темным контуром собственной фигуры. Но он их видел. Видел преотлично. Ни он, ни они не делали ни малейшего движения по направлению друг к другу. Ренат даже различал, чувствовал прохладу, исходившую от них.
Ренат перефокусировал зрение на заоконное пространство. Снег прямо с земли поднимался к лицу и, огибая его, проникал в комнату. Ренат почувствовал страшную слабость. Захотелось прямо здесь, не отходя от окна, опуститься на пол. Горизонтально и невесомо приподняться. Бестелесно лечь на воздух и медленно выплыть из комнаты. И плыть, плыть, плыть: Он тряхнул головой.
– Остаешься?
– Нет, нет, я поеду. Мама будет беспокоиться.
И мы скажем: пока.
Дождь, то стихая, то усиливаясь, стучал в стекла. Уже почти по всему городу включили центральное отопление. Было тепло, спокойно и приятно. Собеседник Рената в легкой распахнутой на груди рубашке, с подвернутыми рукавами, крутит в руках бутылку, рассматривая незнакомую этикетку:
– Импортное. Гадость? Нет? В общем, тоже умеют, если хотят.
– Уж извини. Что успел, то успел.
– Да я не в укор. Так, в поучение, гений ты мой, – он легко улыбнулся. – Лапонька моя трансцендентная!
– Перестань, – поморщился Ренат.
– Ну вот, – сделал мягкое округлое движение небольшой ручкой собеседник, – ругаешь вино и тебя – нехорошо! Похвалишь – еще хуже.
Дождь за окном стих. В негустом висящем влажном мареве смутно и расплываясь просвечивало окно в доме напротив. Там женщина кормила мальчика. Он был худой и мелкий. Все время задирал бледную остренькую мордочку на резкие и громкие окрики женщины. Она выглядела весьма раздраженной, резко оборачиваясь к плите, нервно переставляя там что-то. Так же резко обращалась к мальчику и почти бросала ему в лицо какие-то тарелки с неким содержимым. Он едва успевал подхватывать их тоненькими паучиными лапками. Опять забарабанил дождь, и сплошное колеблющееся полотно заволокло наружное пространство.
– Аттракции нужны. Чтобы привлечь, а потом отделить. Ну, наподобие некой налипшей шкуры. Вернее, как слизистое образование. Дать устояться, обрести телесную агрегатность. Ну, это-то я давно освоил. Сначала думал, все, загибаюсь. Прямо как без кожи. Эдакое сырое вещество.
Приятель бросил взгляд на какую-то фотографию, где ребенок стоял рядом с высоким худощавым пожилым мужчиной. Мужчина рукой изящно придерживал странный головной убор.
– Отец, что ли?
– Почти. Это из другой истории.
Дождь опять стих. В окне напротив женщина кидала на стол перед мальчиком бесконечные блины. Он судорожно ловил. Некоторые, давясь, тут же
