– Я даже думаю, что одни социально-политические проблемы, связанные с занятостью населения, могут остановить проект. Ну, во всяком случае, иметь колоссальные трудности с теми самыми лоббистскими группами и гигантскими деньгами, задействованными в этом бизнесе. Как думаешь? Ты ведь любишь всякого рода глобальности.
– Да-ааа, – снова протянул Ренат.
– Вся продуктово-перерабатывающая промышленность летит к черту. – Он загнул палец. – Хотя нет, это уже второе. Первое – само сельское хозяйство с почти половиной населения земного шара, в нем задействованного. Особенно слаборазвитые страны. Гигантская социальная проблема. – Он загнул второй палец поднятой вверх левой руки. – Хотя опять-таки нет. Это – третье. А первым был все-таки нам близкий, родимый и так легкоранимый пищеварительный тракт. – Он загнул третий палец. – Вся система транспортировки, доставки, хранения, упаковки, сортировки, морозильников и складов, – загнул четвертый палец. – Затем, конечно, самое печальное, самое дорогое сердцу и нашему изысканному, тоже самому уже отжитому желудку – исчезнут в числе первых разнообразнейшие кухни от французской и итальянской до японско-китайской. Все эти прекрасные кафе, рестораны, закусочные, чайные, пельменные, буфеты, кондитерские, пирожковые с их пирожками. Что еще? Пиццерии, Макдональдсы, шашлычные:
– Да, шашлычные, – повторил Ренат почему-то именно этот тип заведений общественного питания.
– Пивные, рюмочные: Хотя, насчет напитков не уверен. И соответственно связанной с ними части сельскохозяйственного производства – виноградники, пшеница, хмель, рис. Оставим решать подробности будущим поколениям. Но самое грандиозное, Ренат, – вся эта хрупкая система канализаций, труб, водоснабжения летит к черту. Все это столь легко поразимое, трудно сооружаемое и починяемое. Постоянно нависающее над человечеством, особенно над жителями гигантских мегаполисов, угрозой неимоверных катаклизмов. Ну, останется, естественно, водоснабжение, необходимое для помывок разных и поливания комнатных растений. Не больше. Но ведь мы с тобой, Ренат, в первую голову совместно со всем продвинутым цивилизованным человечеством избавимся от пищевых отходов и остатков, гниения и помоек. А? И всех этих проблем в индустрии их переработки. Особенно упаковочного материала, который, собственно, и составляет основную боль нынешних утилизаторов по всему свету. Это же что-то неземное! Хотя, конечно, отходы организмов при новой системе питания будут неизбежными, но, понадеемся, не столь многочисленны и трудноистребимы. Может, просто какие-нибудь растворения воздухов. Не знаю. Представляешь, приезжаем на провинциальный вокзал и тебе ни говна, ни сортиров, ни вони – сплошное райское благоухание цветов и дезодорантов. Не надо, подворачивая брюки по неодолимой и никаким иным способом неудовлетворимой нужде, скакать через лужи мочи и горы говна, чтобы справить позорную, но неотменяемую староантропологическую физиологическую потребность! Нет ее! Не существует! От-ме-не-на!
– Красиво. – Ренат развалился на тахте и уставил взгляд в потолок. – Ради одного этого можно было бы затевать мировую историю. Хотя, конечно, некоторые туалеты, я имею в виду, конечно, на Западе, – чистое наслаждение.
– Вот и установи, инсталлируй как некий художественный объект у себя в квартире такой вот сияющий небесный туалет. Как писсуар Дюшана. Интересно, а как вне этого реально-туалетного контекста будет смотреться дюшановский писсуар. Наверное, неким неразличимым магическим объектом прошлых диких невразумленных времен. Как аксессуары шаманского обихода в этнографическом музее. Некие такие неведомые сакральные штуки, около которых, вернее, внутрь которых ритуально что-то производили, что в прошлом называлось – срать и ссать. То есть, как объяснят будущие теологи и специалисты, спасительно выводить из себя отторженные неведомым сейчас способом части собственного организма. Но через то и включаясь в гигантский метаболизм Вселенной. А знаешь, Ренат, может, говно-то как раз и есть самое дорогое, чего не хотелось бы терять в этом мощном процессе эволюции.
– Не потеряешь, не потеряешь. На всю оставшуюся жизнь еще хватит.
В соседнем доме старик и женщина уже вместе яростно молотили мальчика. Тот, похоже, еще издавал какие-то звуки. Потом замолк. Хотя, отсюда что различишь? Какие звуки? Лица бьющих были яростно искажены. Женщина, сорвав провод с болтающейся на ней голой и почему-то все еще горящей лампочкой, попыталась затянуть его на слабой шейке ребенка. Но, поскольку в маленькой тесной и темноватой кухоньке они все были сплетены в один неразличимый и нерасторжимый пульсирующий и извивающийся клубок, провод захлестнул старика. Он тут же стал задыхаться и хрипеть, тощей рукой пытаясь освободиться от удавки. Женщина яростно стягивала сильнее и сильнее. Мальчик оказался внутри несколько даже для него и свободной петли. Старик с дикими хрипами: – Кхр, брксхр. Сука, блядь! Отпуст: Кхркх, бхкрхп! – рухнул вниз, увлекая за собой всю эту тесно переплетенную группу.
Дождя уже не было, но густой туман заволок все. Он, словно огромное тяжелое облако, своими клубовидными очертаниями несколько напоминающее крупы каких-то мощных пошевеливающихся существ, сел на две горные вершины. Но там, выше, наверху, за пределами тяжелого белого одеяния, ярко сияло ослепительное солнце. Лучи, отражаясь от заснеженных склонов, пронизывали бескачественное и ликующее пространство, где раздавался мощный неостановимый звон, производимый мириадами металлических насекомых. Монастырь сиял золотыми главами. Ступа вздымала пылающее острие. Одетые в белое насельники мерно плыли в направлении проглядываемой далеко внизу серебристой поблескивающей воды.
– Трое.
– Да, – подтвердил Воопоп.
– А если бы было двое или четверо? – пожал плечами литератор.
Бухгалтер обратился к Воопопу, подбородком указывая на литератора. Литератор вопросительно переводил взгляд с одного на другого. Воопоп неопределенно покачал головой. Бухгалтер произнес скрипучим вредно-назидательным голосом:
– Три – это превосходящий принцип единства, мерцающий и порой исчезающий, но всегда наличествующий в двух, как скрытый потенциальный
