– Никого другого здесь просто не может быть. Девочка сейчас кормит младенца, не станет же она рыскать кругом со свечой! И я знаю, что ты меня слушаешь. Скоро мы встретимся лицом к лицу, Малкольм. Ты от меня больше не скроешься. Кстати, ты их видишь?
– Кого вижу? – Малкольм проклял себя, не успев договорить. – Тут нет никого кроме меня.
– О нет, Малкольм, ты заблуждаешься. Ты никогда не бываешь один.
– Ну, тут есть мой деймон…
– Я сейчас не про нее. Вы с ней – одно существо, такова ваша природа. Я о тех, кто рядом с тобой.
– О ком это?
– Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что существуют духи воздуха и земли. Как только научишься их видеть, тут же понимаешь, что мир так и кишит ими. А в дурных местах вроде этого водятся еще и всякие ночные твари. Тебе известно, что тут было раньше?
– Нет, – ответил Малкольм. Ему совершенно не хотелось этого знать.
– Лорд Дашстоун приводил сюда своих жертв, – сказал Боннвиль, придвигаясь к двери и заговорив совсем уж доверительным тоном. – Ты когда-нибудь слышал это имя? Его еще звали Лорд Душегуб. Не так уж и давно это было.
Сердце у Малкольма колотилось так, что в груди было больно.
– Это ему… – его голос звучал невнятно. – Это ему принадлежал дом?
– О, он мог делать здесь все, что захочет, – просочился сквозь дверь неторопливый темный голос. – Некому было его остановить. Так что он приводил сюда детей… и расчленял их.
– Он их… что? – Малкольм мог лишь шептать.
– Отрезал от них кусочек за кусочком, пока они были еще живы. Так он развлекался. И страшные мучения детей были слишком ужасны, чтобы бесследно исчезнуть, когда они все умерли. Их муками пропитаны эти стены, Малкольм. Они висят в воздухе, как влага. Никогда еще чистый ветер не продувал эти подземелья, так что самый воздух, которым ты дышишь, прошел сквозь легкие замученных малышей.
– Я не собираюсь больше это слушать, – сказал Малкольм.
– И я тебя не виню. Я бы тоже не стал. Я бы заткнул уши и взмолился, чтобы все это исчезло, забылось… Но спасения нет, Малкольм. Они повсюду вокруг тебя – духи этой агонии. Они чуют твой страх и толпятся рядом, чтобы вкусить его. Вскоре ты начнешь их слышать: тихий, отчаянный шепот… а потом и видеть.
Малкольм едва не упал в обморок. Он поверил всему, что говорил Боннвиль. Это звучало так правдоподобно, что он поверил – беспомощно и сразу.
От легкого сквозняка пламя его свечи на мгновение качнулось вбок. Малкольм машинально посмотрел на него, и тут же в поле его зрения поплыло крошечное трепещущее пятнышко света – зерно его авроры. И в глубине души проклюнулся маленький росток облегчения и надежды.
– Вы ошибаетесь насчет ребенка, – сказал он и сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос.
– Ошибаюсь? И в чем же?
– Вы думаете, что она – ваша дочь, но это не так.
– Но и ты ошибаешься тоже.
– В этом – нет. Она дочь лорда Азриэла и миссис Колтер.
– Это ты ошибаешься, если думаешь, что она мне нужна. А вдруг я охочусь за Элис?
– Не давай ему втянуть себя в разговор о том, чего хочет
Малкольм кивнул – она была права. Потом он вспомнил записку из желудя.
– Мистер Боннвиль, а что такое поле Русакова?
– Да что ты можешь об этом знать?!
– Ничего. Потому-то и спрашиваю.
– Почему бы тебе не спросить об этом доктора Ханну Релф?
Вот так сюрприз! Отвечать надо было быстро.
– Я и спрашивал. Но она тоже не знает. Она занимается историей идей и всяким таким.
– Очень на нее похоже. А почему тебя вдруг заинтересовало поле Русакова?
Мерцающее колечко росло – как обычно. Теперь оно было похоже на небольшую усыпанную драгоценными камнями змейку, которая плясала и извивалась только для него одного. Малкольм невозмутимо ответил:
– Потому что гравитационное поле связано с силой тяжести, а магнитное поле – с магнетической силой. Но с какой же силой связано поле Русакова?
– Этого никто не знает.
– Оно имеет какое-то отношение к принципу неопределенности?
