момент на пороге дома возникает Тайрин. Она что-то говорит жене, и я напрягаю слух, но с такого расстояния слов расслышать не могу, поэтому лишь слежу за языком тела Рейчел. Вот она невольно шагнула вперед, нагнув голову, как бык перед боем, вот завела Лейни за спину и встала перед ней как живой щит. А что Тайрин? На ее лице застыла какая-то лживая гримаса, чисто формальное выражение сочувствия.
Разговор длился не более двух минут, но мои натянутые нервы еле выдерживают это испытание. Я уже решаю опустить стекло, но в этот момент Рейчел резко поворачивается, хватает Лейни за руку и ведет нашу дочь, как ребенка, к машине. Обе они кажутся мне не живыми людьми, а какими-то нереальными призраками, осколками прошлой жизни и того, что когда-то было нашей семьей. Рейчел открывает для Лэйни заднюю дверь и снова садится рядом со мной. Я жду какой-нибудь реакции, но жена глядит вперед, избегая моего взгляда.
— Поехали, — наконец бормочет она.
— Подожди, но что же…
Рейчел поворачивается ко мне: она совершенно белая, как будто вся кровь отхлынула от лица, зрачки расширены.
— Что случилось? — осторожно спрашиваю я, хотя, конечно, мне самому больше всего на свете хочется убраться подальше от дома Беннетов. — Что Тайрин тебе сказала?
— Ничего… ничего такого, что она на самом деле думает, — уклончиво отвечает Рейчел.
До отеля «Марриотт», расположенного в центре города, мы доезжаем в полном молчании. Кажется, Уилмингтон заполнен менеджерами среднего звена — чуть ли не все прохожие на улицах одеты по-деловому. И люди возле гостиницы выглядят так же. Держа Лейни за руку, мы входим в лобби отеля, но не успеваем сделать и шага, как в глаза нам бросается громадная плазменная панель, а на ней — огромный, мрачный, страшный — появляется снимок Дуга Мартина-Кляйна, взятый из школьного альбома.
Рейчел реагирует первой. Она быстро поворачивается, кладет руку на макушку Лэйни и, заставляя ее наклонить голову, тащит дочку в дамскую комнату. Я замираю на месте, чувствуя, как постепенно цепенеют ноги, как будто их заливают цементом.
Телевизор работает без звука, поэтому на фоне фотографии Дуга слышится мягкое мурлыканье Аланис Мориссетт. Какая чудовищная ирония! Я хотел бы прибавить громкость телевизора, чтобы услышать, о чем говорят в новостях. Однако первым делом следует думать о безопасности Рейчел и Лэйни, поэтому я делаю над собой очередное усилие, отрываю ноги от пола и подхожу к стойке. Рейчел немедленно материализуется рядом.
— Нам нужны два смежных номера, — говорит она быстро.
Почему два? Я уже открываю рот, чтобы возразить, но снова закрываю его.
— А где Лэйни?
— Папа, я здесь, — тихонько говорит дочка из-за спины Рейчел.
Ну и ну, я уже дочь не замечаю. Ладно, главное, что она с нами. Лицо у Лейни осунувшееся и очень бледное. Вокруг покрасневших глаз залегли темные круги.
— Два смежных номера, пожалуйста, — говорю я.
Получив ключи, мы направляется к лифту. Рейчел шепчет мне на ухо:
— Я пойду с Лэйни в один номер. А ты включи телевизор в другом. Мы должны знать, что происходит.
— Все что нам надо, — это найти Джейка, — пытаюсь протестовать я.
Я понимаю, что не смогу просто сидеть, сложа руки.
Рейчел глядит мне прямо в глаза:
— Я знаю. Но очень тебя прошу, пожалуйста, сначала посмотри новости. Сделай это для меня, чтобы я могла быть спокойна за Лэйни. А потом можешь идти.
Я киваю, поражаясь тому, как хорошо она всё понимает.
«Мартин-Кляйн был опознан как, по крайней мере, один из стрелявших и виновных в разыгравшейся сегодня в школе трагедии».
Услышав это в федеральном выпуске новостей, я с тяжелым сердцем переключаюсь на местный канал. И сразу узнаю стоящую перед телекамерами журналистку. Мы познакомились с ней года три назад на одном из благотворительных мероприятий. Теперь она стоит напротив так хорошо знакомого мне дома, куда я частенько подкидывал на машине Джейка. Кстати, гораздо чаще, чем мне хотелось бы.
«Так что же представлял собой этот подросток, Дуг Мартин-Кляйн»?
Разумеется, я не могу бросить жену и дочь, но больше всего мне сейчас хочется бросить все, помчаться к дому Мартин-Кляйнов, ворваться на их кухню и заставить родителей Дуга рассказать все, что знают. Вытрясти из них правду! Они должны знать, что на самом деле творилось у их сына в голове. Но я привязан к креслу, вынужден слушать идиотские домыслы репортеров. Вот журналистка обратилась к женщине средних лет во флисовом жилете и песочного цвета сапожках. Ее лицо кажется мне знакомым, только я не могу вспомнить, где прежде ее видел. Я сначала не обращаю на это внимания, но вдруг мой слух резануло то, что дама постоянно употребляет прошедшее время.
«Он был очень нелюдимым…»
