вливается где-то и в «озеро». За дырой высился огромный гладкий камень, по форме напоминающий яблоко с выкушенной на пробу четвертушкой. Был он странного сине-серого цвета со слюдяной искрой и звался алтарным.
— Конечно, нельзя, — ворчливо откликнулась баб Ядзя. — Там на камне редкий лишайник растет. Он боли унимает, но если его много употребить — видения будут. Да и вообще-то помереть можно… Вот знахарки исстари слухи и распускают. Ну, да лишайник не кусается, а от змей я тебе клюку свою дам. Если поползет на тебя гадюка, ты ее тихонько в сторону и отведи, только не бей и не серди. И смотри, чтоб она на клюку не намоталась, а то махнешь еще — и сам на себя змею забросишь. И фонарик Олегов еще возьми.
Бабка дело советовала. Фонарь был новый, очень яркий — на диодах, и пристегивался ремешком на руку. Покупали его еще зимой, для летних походов, а потом захватили с собой в деревню.
Влади застегнул молнию на куртке, запихал джинсы внутрь резиновых сапог, сунул фонарик в карман, ухватил клюку и выскочил за порог. Баб Ядзя шагнула следом, теребя седую косу.
— Если сразу не найдешь, то особенно не рыскай там, по потемкам-то. Я тогда лучше сама завтра схожу… Ну, иди — одна нога здесь, другая там.
И Влади пошел, куда послали.
В деревне обычно спать ложились рано — кроме тех, кто жил в «садах» за железным забором. Те могли до утра гулять, особенно если приезжали гости. А вот на окраине в окнах не горело ни одного огонька. Но света хватало — луна отъелась уже почти до полного кругляша и лениво поглядывала вниз, словно раздумывая, сейчас закатиться или еще на боку полежать. Поэтому идти вдоль домов было не страшно.
А дальше начиналась обычная такая деревенская жуть.
Ночной лес — это всегда страшновато. Особенно для городских. Особенно такой, настоящий лес, в котором деревья растут как попало, а не стройными рядами, как в парках, а подлесок такой густой, что на метр вперед уже ничего не видать. Свет фонаря упирался в густую листву и беспомощно рассыпался по ней. А в чаще что-то то и дело таинственно трещало, ухало, шуршало и шебуршало. До горы идти было порядочно — минут тридцать по часам, целую вечность по внутреннему времени. Иногда на тропинку выползали ужи — точнее, Влади предпочитал думать, что это были именно ужи, а не злющие по весне гадюки с медянками. Тогда он почтительно останавливался, топал громко, стучал по земле клюкой — предупреждал змей о том, что собирается идти вперед. Обычно через полминуты змея раздумывала лежать на Владином пути и уползала обратно в чащу — охотиться на мышей и лягушек.
Правда, чем выше забиралась тропинка, тем больше становилось змей. Одна из них даже поползла Влади навстречу, но он, памятуя о Ядзиных советах, осторожно переправил ее на обочину. Змея была красивая — черная, с серыми зигзагами на спине, и очень сердитая. Свернувшись под большим кустом папоротника, она долго шипела Влади в спину — влажный звук, клокочущий, неприятный. От него стало как-то зябко и муторно, как во время тяжелой болезни, когда выходишь ночью в повлажневшей от пота одежде на кухню за водой, а ото всюду сквозняки дуют.
Тропинка неожиданно вильнула, как мартовская кошка — хвостом, и вывела на большую поляну. Трава здесь была ниже, зато повсюду лежали высокие кучи перегнивающего валежника и листьев, будто их кто-то по осени нарочно сгребал. Влади повел фонариком из стороны в сторону и вздрогнул: на ближней прогалине вились друг вокруг друга две здоровенные, по метру длиной, змеи. Кажется, гадюки — желтых ужиных ушек у них не наблюдалось. Трава же вокруг то и дело таинственно шевелилась, и если каждый шорох считать за змею, то выходило, что их тут собралось не меньше двух десятков.
Впрочем, попыток подползти к Влади и нагло напасть на него со спины они не предпринимали — и то хлеб.
А тропа упиралась в колодец, прямо за которым, шагах в десяти, высился алтарный камень. И, кажется, на нем что-то лежало — не очень большое, то ли сверток, то ли сумка. Влади почувствовал, как по губам расползается улыбка. Нашел!
Осторожно раздвигая перед собой траву, чтобы ненароком не наступить на кого-нибудь, Влади направился к камню. И чем ближе подходил — тем выше тот делался. С двадцати шагов еще можно было заглянуть на уступ и посмотреть, что там лежит, а вот стоя вплотную — уже нельзя.
— Ну ё-моё… — пробурчал Влади, прислоняя клюку к камню и укрепляя фонарик ручкой в земле, чтоб получился рассеянный свет. — Это что надо было сделать, чтоб туда сумку закинуть? — он примерился и поудобнее ухватился за край выступа, ища, где бы поставить ногу, чтоб подтянуться и заглянуть наверх. — От маньяка она отмахивалась, что ли?
И в ту же секунду что-то врезалось ему в спину с такой силой, что буквально впечатало в камень. Из легких выбило воздух. Влади закашлялся и попытался отпрянуть, но уперся спиной во что-то теплое.
Явно живое. И человекоподобное.
— Ой…
Писк получился совсем не мужественный.
«Маньяк», — промелькнуло в голове паническое.
А он, Влади, еще умудрился клюку из рук выпустить…
Человек шагнул вперед, к каменюке, удерживая Влади за плечи. Тот попытался извернуться, но куда там! Хватка у незнакомца была железная.
