знала, что таких уведут на задний двор первыми. Если бы кто-то из пленников потихоньку спросил, что надо сделать, чтобы максимально продлить свою обреченную жизнь, она бы ответила: хорошо есть и выглядеть спокойным. Тогда тебя сочтут хорошим перспективным «мясом» и приберегут напоследок.
Та женщина, которая не давала ей покоя, сейчас смотрела прямо на Софию. При всей своей очевидной изнеженности она ухитрилась не растерять внимание. Как будто собрала все внутренние ресурсы и ждала свой шанс. Когда София протянула ей «тарелку» с рисом, женщина вдруг подалась вперед и тихо спросила на почти безукоризненном английском:
– Вы что-нибудь знаете о моей сестре? Молодая девушка, красивая, брюнетка, немного странная. Где она? Она жива?
София молча пожала плечами. Она, конечно, понимала, о какой девушке идет речь. Она могла бы успокоить эту женщину. Но покой усыпляет бдительность. София посмотрела женщине прямо в глаза. И положила на глиняный пол тяжелый ржавый ключ. Он имелся у всех, кто так или иначе работал с «мясом», такое правило придумал Старик. София знала, что на собраниях много раз поднимался вопрос о том, чтобы лишить ее ключей, но до этого так и не дошло.
Женщина от изумления приоткрыла рот. София прижала указательный палец к губам. Та еле заметно кивнула. Самым удивительным было, что никто из сидящих в клетке не обратил внимания на то, что происходит. Они были уже обречены, сознание уже подписало телам смертный приговор, и все системы, ответственные за спасение, были отключены. Если бы София знала это заранее, если бы в юности обладала даром тонко анализировать людей и пространство, она никогда, никогда не оказалась бы на этом чертовом острове.
София отошла от клетки. У нее самой не было будущего. Это был самый последний день ее жизни.
Старик говорил медленно, как будто сказку читал. Рядом с ним было так спокойно и хорошо. Настя качалась на волнах его размеренной речи, как в удобном гамаке. Она ни разу не перебила его, ни разу не кивнула, не произнесла принятое в западном обществе вежливое «угу». Но как будто вся обратилась во внимание, в обнаженное чистое восприятие.
Она приняла новый поворот в судьбе без удивления. Молодая женщина, представившаяся Тау, отперла клетку, дала ей напиться из кокосового ореха и велела следовать за ней. Настя не задала ни одного вопроса. Тау это явно понравилось.
Они шли по извилистой тропинке, и Настя наслаждалась новыми для нее ощущениями. Без таблеток, которые она принимала столько лет, сознание было непривычно ясным, а цвета яркими. Ей даже дышалось легче. Она словно впервые увидела окружающий мир и осознала, как он прекрасен. Это было странное и страшное открытие, но Настя словно впервые почувствовала себя на своем месте. Да, было волнение за сестру. Она знала, что Лариса еще жива. Она точно почувствовала бы ее смерть. Если бы можно было Ларису спасти, отправить обратно, в привычную жизнь, а самой остаться на острове, среди этих влажных лесов, под этим высоким безмятежным небом.
Иногда навстречу им попадались люди, которые смотрели на Настю с изумлением, но не решались задать вопрос. Наконец Тау привела ее к хижине, которая стояла в стороне от других домов И тогда она впервые увидела Старика.
«Он душа этой деревни», – сразу поняла Настя.
Старик жестом приказал Тау удалиться, что она и сделала. Некоторое время он молча рассматривал Настю. Ей было спокойно под его пристальным взглядом, хотя обычно чужое внимание ее раздражало, воспринималось как агрессия.
– Ты можешь сесть. – Старик указал на траву и тяжело опустился на камень рядом с Настей.
Настя чувствовала, что он доволен тем, что видит. Вроде бы не происходило ничего из ряда вон, но она понимала, что только что прошла некий важный экзамен. От которого, возможно, зависела ее жизнь.
Старик заговорил. Его речь была обращена как будто ко всему окружающему пространству, хотя на поляне не было никого, кроме них двоих. На Настю он даже не смотрел.
– Что происходит в зеркале, когда в него никто не смотрит? Куда деваются боги, о которых давно забыли люди? – говорил Старик. – Вот есть священный храм, и тысячи людей преклоняют колени во славу его главного идола. Они молча приходят к алтарю, оставляют корзинки с подношениями. Богатые даруют золото, бедные фрукты и сладости. И в обмен получают блаженное ощущение защиты и покровительства. Несколько минут, что они проводят перед алтарем, закрыв глаза, забыв о своей будничной жизни, – это их диалог с вечностью, это часть того бесконечного пути, который начался задолго до их рождения и продолжится тогда, когда их тела до последней клеточки сгниют в земле. Это маленький поворот равнодушного колеса, которое однажды все перемелет и все со всем примирит. Так продолжается веками. Имя идола произносят почтительным шепотом, о нем рассказывают детям. Его благодарят в минуты светлой радости, ему молятся в самые темные дни. Совокупная энергия тысяч душ кормит его алтарь. Тысячи людей умирают с его именем на устах. Ему посвящают дворцы и площади, во славу его освящают детей, изображения его хранятся в каждом доме. Но потом что-то меняется. Приходят завоеватели из далеких земель, под их натиском капитулируют города. Вооруженные мечами и саблями, она вламываются в священные храмы, опрокидывают алтари и оскверняют святые имена. Бывшие боги объявляются варварскими идолами, зловредными демонами, отнимающими людское внимание от истинной веры. И вот новые боги – те, которым поклоняются завоеватели, – утверждаются в порабощенных землях. Так произошло с шумерской богиней Иштар, она же Астарта, она же Инанна, она же Ашторет. «Я ступаю на небеса, и дождь струится с небес, / Я ступаю на землю, и взрастают цветы и травы». Распространившееся по Европе христианство обратило богиню плодородия в демона Астарота и присвоило ему славу одного из
