не добровольный сознательный отказ, не инициирующий переход через некую черту – нет, когда он был помоложе, то пытался пробудить в себе какие-то воспоминания, но так и не смог.
В воцарившейся абсолютной тишине Настя подошла к краю вулкана. И загудела под ее ногами земля, как будто звала ее присоединиться к Вечности. Все мы родились из земли, все мы в нее вернемся.
На самом краю она ненадолго задержалась. Как будто очнулась и на секунду сбросила с себя торжественное предвкушение, которое плотным покрывалом помутило ее рассудок. Перед глазами пронеслась вереница лиц – мама, отец, бабушка Софьюшка, сестра, с которой они всю жизнь друг другу сочувствовали, психиатр, девушка по имени Тау со спутанными немытыми волосами и льдинками в раскосых глазах, Старик, давно покойная Тетьфрося на своей крохотной, пропахшей кофе кухоньке.
Что-то внутри нее скомандовало: «Пора!» – и Настя без страха и волнения сделала шаг вперед. За ее спиной остался весь мир, а впереди был только огонь – оранжевый, с ослепительно золотыми пятнами, плавящими глину и камни. Настя летела в эту бездну, раскинув руки, и, кажется, прошел миллион лет, прежде чем она, не чувствуя боли, ощутила растворенность и слияние, solve et coagula. Она уже ничего не чувствовала, но точно знала, что случится дальше. Взметнутся из-под земли фонтаны пламени, сотрясется гора, густое облако едкого пепла зашторит высокое экваториальное небо.
И мир закончится.
И все, кому исполненное или безнадежное предназначение выписало билет на остров Смертушкин, проснутся.
Мария очнулась с колотящимся сердцем. Ее любимая льняная простыня пропиталась потом – хоть отжимай. В висках стучало. Неужели паническая атака? Так странно, у Марии всегда были крепкие нервы. Ее лучшая подруга несколько лет не могла пользоваться лифтами: как только она оказывалась в кабинке, ее начинала бить мелкая дрожь, мысли путались, а сознание затмевало предвосхищение смерти, которая где-то рядом, прямо тут, в тесной кабинке. Подруга начинала задыхаться и плакать, а иногда и кричать, как будто в ней просыпалась маленькая девочка из далекого прошлого. Потом она нашла грамотного психотерапевта и за два с небольшим года избавилась от этой странной реакции (а заодно и решилась уйти от давно опостылевшего мужа, поменяла работу и нашла в соседнем городе своего биологического отца, которого до того ни разу в жизни не видела). Мария слушала ее рассказы и не верила, что такое бывает. Неужели возможно, чтобы взрослым и неглупым человеком с таким диктаторским нахальством командовало бессознательное?
Но теперь ее собственное тело – такое сильное, такое знакомое, такое тренированное – впервые в жизни вышло из-под контроля. Марии было тоскливо и страшно. А еще ей казалось, что в комнате кто-то есть, хотя она была абсолютно уверена, что находится в доме одна. Мария жила в крошечном северном городке, все жители которого знали друг друга по именам, где никогда не было чужаков, а полицейские целыми днями играли в шахматы, так как о преступности здесь знали только понаслышке.
Никто посторонний, кроме разве что соседского кота, не мог проникнуть в ее дом.
Мария с трудом встала. Может быть, грипп?
Ей снилось что-то странное, но она никак не могла ухватить и вытянуть из бессознательного морока ни одного образа, только общее состояние обреченности, духоты и тоски. Кажется, ей снились антиквар, похожий на старую птицу, и какие-то далекие пляжи, что было особенно удивительным, потому что Мария, бледная северная роза, терпеть не могла яркое солнце и вообще редко уезжала из родного города дальше чем на триста километров. И Патрик. Во сне совершенно точно был Патрик. Пока еще муж. Человек, которому однажды она пообещала хранить верность в богатстве и бедности, и ведь пыталась, честно пыталась, до тех пор, пока не услышала оскорбительное: «Мне надо подумать», – вскользь брошенное ей в лицо. Это «надо подумать» было гораздо хуже, чем: «Давай расстанемся, у меня роман с продавщицей мороженого, которая моложе и веселее, чем ты». На гипотетическую продавщицу мороженого она отреагировала бы с нордическим хладнокровием, которым всегда гордилась. Марию с самого детства было трудно выбить из седла – точнее, она умела талантливо создавать о себе такое впечатление.
Она залпом выпила пол-литровую бутылку минералки, босиком прошлепала к окну, которое занимало почти всю стену, и уставилась в белую даль, в ту точку, где мутная линия горизонта сплавила низкое зимнее небо и укрытую толщей снега землю.
Зачем-то набрала номер Патрика, тот ответил сразу, как будто ждал ее звонка.
– Это ты… Мне такой странный сон приснился. Я даже хотел тебе позвонить. Можно я привезу тебе кофе? В смысле, приеду минут на пятнадцать. Надо поговорить.
Мария молчала.
– Ты здесь? – Патрик подул в телефонную трубку. – Ты меня слышишь? Эй! А ты зачем звонила-то?
– Я просто хотела сказать, что ты идиот, – хрипло сообщила Мария.
Если бы она в тот момент могла видеть свое лицо, то с удивлением заметила бы, что улыбается.
Кто-то так сильно и звонко ударил Романа по щеке, что он от неожиданности подпрыгнул, но потом снова рухнул на палубу, больно ударившись затылком.
– Просыпайтесь! Мы даже не знаем, как вызвать врача! Откройте глаза!
Роман с трудом сфокусировал взгляд. Над ним склонились две встревоженные молодые женщины, имен которых он не мог вспомнить, даже когда
