— Горе тебе, Хоразин! — сказала она так громко, что эхо ее голоса отразилось от сводов зала и вернулось к нам: «азин… азин…». — Горе тебе, Вифсаида! Ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они, сидя во вретище и пепле, покаялись. Но и Тиру, и Сидону отраднее будет на Суде, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься!
— …можете даже не сомневаться, — не обращая внимания на мрачное пророчество моего ангела, вещал тучный мужчина буквально в паре шагов от нас. — Или нам удастся уговорить египтян уступить часть акций Суэцкого хаба, или мы построим новый, в Хайфе. Напряженность снижается, и…
— Но зачем? — отвечал его собеседник. — После третьего Омского протокола наращивать мощности по переработке газа нет смысла.
— Наращивать? — возмутился мужчина. — Нам бы свои загрузить! Заводы в Бюховене работают на тридцать процентов, и эта цифра снижается…
На слова моей спутницы никто не обратил внимания. Никто. Причем ее не проигнорировали — сказанное просто никто не услышал.
Моя новая подруга рассмеялась. Ее смех был таким мелодичным, таким восхитительным!
— Пир во время чумы, — заметила она, беря меня под локоть и увлекая за собой. — Чурбаны бесчувственные…
— Как ты это сделала? — спросила я изумленно.
Теперь я верила, что нас не видят и не слышат. Я стала невидимой, я стала тенью, неуловимой, неосязаемой!
— Я? — улыбнулся мой ангел. — Ну что ты, Лесси, это не я сделала…
Она остановилась возле двери в коридор, ведущий на улицу.
— Слушай, я вот что подумала. — Она наморщила лоб, не теряя при этом ни грамма очарования. — Это «Лесси»… мило, конечно, но, прости за откровенность, звучит как собачья кличка. Можно я буду тебя называть… мммм, скажем, Тень?
— Конечно, — с энтузиазмом ответила я. — А как мне называть тебя?
— Нинель, — ответила она. — Нинель Ле Малин. Конечно, ты можешь продолжать считать меня ангелом, но тебе не кажется, что моя фамилия для этого немного неподходящая?
И тут прямо на нас выскочил здоровенный мужик, возможно, кто-то из обслуги, вряд ли это был официант, скорее охранник. Он несся прямо на Нинель, но та грациозно подалась в сторону, при этом отставив ногу так, что торопыга споткнулся и упал. Мы некоторое время наблюдали, как незадачливого громилу поднимают подоспевшие служащие, при этом один из них, вероятно начальник, отчитывает бедолагу за нерасторопность, а тот оправдывается, что очень спешил и, наверно, поскользнулся.
— Фамилию не выбирают, — пожала плечами я. — Меня вполне устроит Нинель, mon Ange Le Malin[23]. Так ты говоришь, что это сделала я? — Я указала рукой на красного от стыда громилу, смущенно стряхивающего несуществующую пыль с фирменных брюк.
— Именно, — подтвердила Нинель. — Не то чтобы я была неспособна на такое, но мне бы для этого пришлось поднапрячься, а у тебя все само собой получается…
— Но почему? — удивилась я. — И главное, как?
— А как ты читаешь мысли по взглядам? — поинтересовалась она в ответ. — Или ты, как и твоя так называемая маман, думаешь, что это лишь фантазии?
— Почему «так называемая»? — удивилась я.
— Потому что она тебе не родная, — объяснила Нинель. — Но это долгая история. Знаю, что вы похожи, знаю, почему похожи… я вообще много о тебе знаю.
— Потому что ты такая же, как я? — У меня в голове появилась безумная, но очень приятная догадка. — Ты — моя старшая сестра?
— Можно и так сказать, — кивнула Нинель. — Определенно, в наших генах много общего. Впрочем, у тебя, милая, большая семья.
— В смысле? — не поняла я. — Я знаю только матушку. Отец умер, другие родственники…
— Твой отец еще меньше тебе родственник, чем маман, и уж куда меньше, чем я или другие дети R.
— Дети R? — не поняла я. — Кто это?
— Твои братья и сестры, — ответила Нинель. — И мои. Знаешь, наверно, пора поговорить о главном, о том, зачем я здесь.
— Зачем? — Я почувствовала разочарование. Я уже успела присвоить Нинель, сделать ее своей, и искренне верила, что она — мой ангел- хранитель.
— Не стану спрашивать, довольна ли ты своей жизнью, — сказала девушка. — Я знаю, как ты ею тяготишься. К сожалению, никто не воспринимает твои проблемы всерьез, но, мон ами, от того, что проблемы считают несерьезными, менее болезненными они не становятся, правда?
Я кивнула.
— Ты мечтаешь о побеге. — Она подошла ближе, словно хотела меня обнять, однако замерла в нерешительности. — Но не знаешь, куда бежать. Даже рай бывает адом, и ты не делаешь последний шаг только потому, что думаешь: вдруг за пределами твоего комфортного ада будет еще хуже, да?
Я снова кивнула.
