– На самоубийство, вот на что. Это как белохорной лисице бежать к живодеру с жалобами на сыпь в паху: «Ой, посмотрите, у меня тут что-то чешется».
– Ты о чем?
– О том! Не суйся в Оридор.
– Опять…
– Думаешь, тебе там пропишут лечебную мазь и отпустят во славу Эрхегорда? В лучшем случае отнимут браслет. Вместе с рукой. А в худшем оставят всего целиком – для опытов.
– И что ты предлагаешь?
То и предлагаю. Оставь Оридор напоследок. Вот не будет других вариантов, тогда иди на свою живодерню. А для начала свожу тебя к знакомым в Матриандире.
Оказавшись на первом горизонте, я впервые увидел незнакомца, который в дальнейшем сопровождал нас весь день. Одет он был неприметно, привлек внимание лишь размеренной походкой и тем, что несколько раз неприкрыто отслеживал мой взгляд, явно интересуясь, на что именно я смотрю. Тогда мне представилось, что это простой зевака или торговец, встречающий приезжих. Быстро позабыв о незнакомце, я по узкому переулку вышел на дощатую площадь. Опасался, что какая-нибудь из досок окажется непрочной, но вскоре убедился, что здесь все сделано надежно.
Некоторые дома были полностью обвиты плющом, скрыты под листвой эйнских деревьев. На крышах виднелись гнезда. По веткам перебегали белки и пиголы. По краям площади шли аккуратные земляные насыпи. На них росли лесные фиалки с игольчатыми темно-фиолетовыми листьями. На скамьях сидели старики – потягивали эвкалиптовый дым из бриаровых трубок. Куда-то торопились мужчины и женщины, одетые в хлопковые или конопляные дханты. Их украшения – бусы, браслеты, заколки – все были деревянные, выкрашенные в синее или зеленое. Я рассеянно наблюдал за непривычной для меня жизнью, а сам думал о возможной поездке в Оридор, нехотя, нахмурившись, возвращался к уже далекой кровавой ночи в Кар’ун-Айе.
Даже вечером, в «Хмельнесе», под хохот Громбакха, облившего мою карту хмелем, я, вопреки желанию, все глубже погружался в молчаливое отрешение. Изображал улыбку, ел обезвкусившие отруби с зеленью, кивал словам Теора, которых и не слышал. А сам смотрел на черные стены таверны. Их, как и пол, мыли с дресвой, отчего древесина быстро потемнела. Потолок – грязно-желтый из-за дыма трубок и свечной копоти. Такой же была таверна там, на углу Дуган-Далла, где любил отдыхать дедушка. Я вспоминал его растрепанную седую бороду, густые брови. Пахнущие травой руки. Вспоминал Ай’инилну – Айю, свою невесту, для которой собирался выбрать зеленый платок супружества. Она хотела жить подальше от Сада старейшин, мечтала о свободной жизни на пашенной полосе…
Я погружался в забвение наяву. Запах стерни. Далекий голос пастухов. Перекличка дружинников. Сизые крылья петёрника – они частили в маревном воздухе. Крохотная птичка с длинным загнутым клювом. Любимая птичка Джаллы. Она хотела, чтобы в День полноверия именно петёрник стал ее оберегом. Но вот крылья замедлили свой ход. А с ними замедлилось все вокруг. Громбакх ударял по столу – будто проталкивал кулак сквозь воду. Теор плавно поворачивал голову, осматривал новых посетителей «Хмельнеса». Я уже видел каждое перышко птицы в отдельности. Пятнистый узор и лазурная окантовка. Петёрник застыл, превратившись в оберег на груди повзрослевшей Джаллы. А все, кто сидел в таверне, вместе со служанками и кравчим, – все обесцветились… Со мной такое случалось однажды, я слишком хорошо помнил эти чувства, тогда показавшиеся наваждением, поэтому сейчас почти не испугался. Серые лица и одежды. И Гром уже сплевывал бесцветной слюной, она медленно, нехотя летела в пустой кувшин из-под хмеля. Последний удар тяжелого сердца и – замерший серый мир прорезала мелкая серебристая сеть. Она неспешно проявлялась, кусками, неравномерно, с напряжением. Вместе с ней пришла легкость. На тело и мысли больше ничто не давило. Серебристая сеть окрепла, и я различил отдельный луч. Крепкий, будто стянутый из сотни серебряных нитей, чуть подрагивающий в воздухе – так, что можно было различить глубокое дребезжание. Мягкая, чуть извитая дуга. От груди Теора к небольшому, затянутому сеткой оконцу возле нашего стола.
Такой же луч я увидел на заднем дворе отцовского дома, когда затаился там под навесом. На моих руках под плащом пряталась Джалла. Чтобы сдержать слезы, сестра зубами сдавливала застежку моей рубахи. В двадцати шагах от нас, прикрытый сумраком, стоял дедушка. Он только что убил одного из наемников. Размозжил ему затылок кузнецким молотом. Стоял, опустив руки. Молот был слишком тяжелым. Дедушка устало дышал. Его борода темнела от крови. Со спины к нему быстрым шагом приближался Грет-Индит. А я не мог ни крикнуть, ни помочь. Я должен был спасти Джаллу. Любой ценой. Мы были обречены. «Доверься браслету» – последнее, что я услышал от бабушки, и в то мгновение ненавидел ее. Грет-Индит шел сквозь сгустившийся воздух, а серебристый луч тянулся от меня к батрачному складу, оттуда – к восточным воротам. Я порывался отпустить Джаллу, броситься к дедушке, убить Грет- Индита, а потом погибнуть самому от рук других наемников. Но поверил серебристому лучу. Отправился в направлении, которое он указал. И остался жив. Спас Джаллу. Ценой горького предательства. Я не видел смерть дедушки, только слышал, как он глухо вскрикнул от удара.
Но здесь, в «Хмельнесе»… Я смотрел на пульсирующий луч, на застывших Громбакха и Теора. Потом взглянул на Тенуина. Его лицо было по-прежнему скрыто капюшоном, но я все равно ощутил холодный взгляд пурпурных глаз. Третье веко. Зрение варнаата. Что он видел и почему так внимательно смотрел на меня? Подумав об этом, я вздрогнул. В одно краткое мгновение все стало прежним. Луч и сеть пропали. Таверна с посетителями, оглушив, наполнилась звуками и красками.
Браслет явно потеплел на руке. Я не успел толком осмыслить это, когда, в очередной раз проследив за входной дверью, Теор оживился. Приосанился,
