Вчера мы решили временно отказаться от поездок в Целиндел и Предместье. Эрза с Миалинтой должны были разузнать обстановку на заставе Кумаранского тракта, выяснить, какие шаги предпринял Птеард. Но утром, едва поднялось солнце, первым исчез Теор. Когда Громбакх перехватил его на выходе с постоялого двора, тот сказал, что ему осталось проведать последнего следопыта, что доверять эту встречу ни Эрзе, ни Миалинте, ни кому бы то ни было еще он не собирался. Вторым исчез Тенуин – тут уж никто не успел заметить его отъезда, но я был уверен, что он хочет проследить за кем-то из уехавшей троицы.
Все, кроме Эрзы, вернулись поздно вечером. Эрза осталась в Целинделе. Громбакх, к этому времени уже дремавший на кровати, встал неожиданно бодрый и заявил, что совещаться будет именно в потняцкой. Миалинта и Теор возражали, предлагая ограничиться одной из комнат постоялого двора, но охотник был неумолим.
Изначально потняцкие обслуживали рабочих соляных шахт. Поднявшись из слоя вечной мерзлоты, они сразу отправлялись сюда – поесть и как следует прогреться. Добыча соли давно прекратилась, а потняцкие остались.
– И пойми, – охотник вгрызался в едва прожаренное мясо, – тут дело не в крысятниках. Их бояться нечего. Я в Деодрельском лесу и не такого отребья насмотрелся – их там по своре под каждым кустом, и ничего, охотятся и лес заготавливают: поджал трухню и давай маши топором, главное на рожон не лезь.
– И все же.
– Что «все же»? Захотелось почтить могилки каахнеров?
– При чем тут они?
– «Каах» – «след», «эар» – «исчезать»[9], – пояснил следопыт.
Столы в потняцкой были в отдалении от стен, и сесть в излюбленную позу он не мог, однако и без стены сидел с прямой спиной и чуть отклонившись назад.
– А… так бы сразу и сказали. Теперь все ясно. – Мне никак не удавалось подцепить свой кусок мяса. Он всякий раз выскальзывал назад, в желоб кипящей воды. Миалинта с едва заметной улыбкой наблюдала за моими попытками раздобыть ужин.
– Тен у нас известный знаток ворватоильского, – хмыкнул охотник. – Только я бы особо не верил в его таланты. Он мне как-то напереводил с лекарских пузырьков, которые какой-то полуумок решил до сих пор надписывать по-ворватоильски. Так напереводил, что я потом два дня с горшка не слезал. Такие трели выдавал, что птицы обзавидовались. Хотя в чем-то он был прав. После залетных серенад голова как-то полегчала. И боль, и тошнота – все высралось с кишками и желудком…
– Так что там с каахнерами? – перебил я охотника.
– Таильскую пещеру запечатали. Ортванскую каменоломню запечатали. Дорогу из кумаранских плит засыпали, – перечислила Миалинта.
Из дальнейшего разговора я узнал, что ни костей, ни других каахнерских останков никто не нашел. Но удалось обнаружить их жилища в предгорьях. Простые выдолбленные пещеры с тоннелями-перемычками, большая часть которых уже обвалилась. Довольно странные жилища – ни мебели, ни посуды. Скупые рисунки с изображением не то больших закрытых глаз, не то каких-то озер или просто отверстий. И больше ничего. Пустые пещеры, о принадлежности которых к каахнерам удалось понять по искусственным стенам, указывавшим положение отдельных комнат – их кладка из крупных неотшлифованных камней и связующей прослойки на основе алонной глины оставалась неизменной. Точно такой же кладкой были заложены Гробницы, и такой же кладкой возводились стены даурхаттов. Даурхатты – самые крупные из сохранившихся строений Чистильщиков. И один из них располагался в Лаэрнорском лесу.
– Даурхатты? – Я покосился на Тенуина.
Следопыт, как всегда, сидел неподвижно, лишь изредка отвлекаясь, чтобы поднести к губам чашу разбавленного спентой хмеля. Говорил монотонно, без эмоций, а в разговоре едва поворачивал голову. Я уже привык к его манере общаться.
Всего в потняцкой стояло с десяток столов. Быть может, больше. Освещалась она скудно, и я мог просто не разглядеть закоулков зала. Собственно, на все помещение не было ни одной люстры или фонаря. Только над каждым столом низко висели масляные светильники из соляного стекла, а вдоль каменных стен крепились открытые продолговатые жаровни; огонь на броковых кирпичах безжалостно клокотал по стенам, коптил привязанные к цепям стручки ниллы, рыбу, мясо, заодно наполнял все помещение неверным жарким багрянцем. Потолок здесь был высоким, хватило бы на второй этаж. Но вместо второго этажа повсюду висели металлические чаши, в которых, как и на цепях, что-то коптилось или, усыпанное корцией, мариновалось.
Дым от жаровен густым маревом собирался под потолком – потняцкой не были страшны ни грибок, ни плесень, ни клопы с прочей неприятной живностью. Отверстий в потолке не было; дым нарочно не выгоняли, использовали для заготовки на зиму провианта, а вниз он не опускался благодаря протянутым от стены к стене воронцам – широким, отшлифованным доскам. Подобное приспособление я встречал и раньше, в родных краях. У нас их использовали в домах, где топились печи без выходных труб. Все же в какой-то момент дым в потняцкой становился настолько густым и тяжелым, что его нижняя граница, будто полотно, натянутое между воронцами, начинало колыхаться и угрожающе прогибаться к головам посетителей. Тогда половой брал складной багор и вслепую отработанным движением вытягивал его крюк к небольшому продуху – сквознячному окошку, способному за каких-то полчаса извести весь дым наружу.
