– Нерлит… – с удивлением выдохнула Эрза. – Что ты здесь забыл?
Старик опустил руки. Под путевым плащом у него был синий стеганый костюм необычного покроя. Ни пуговиц, ни других застежек. Косые бортики карманов и множество утолщений, из-за которых рубаха напоминала дверь, обитую мягкой чалной. Я догадывался, что в каждом из утолщений – ниобы или что-то другое, призванное оберегать старика от лесных паразитов. Тугой ворот, над которым сгрудились щетинистые складки шеи. Широкий вздернутый нос с большими, заросшими волосом ноздрями. Лицевых сигв не было, но лицо разделял пунктир черной полосы – она начиналась у короткой седой челки, рассекала лоб, нос, губы, с двух сторон огибала подбородок и уходила к шее, где окончательно терялась в щетине. Тяжелые обвислые щеки, раздутые пальцы рук, заметная округлость живота. Ни по возрасту, ни по сложению старик не представлял опасности, и все же никто не опустил оружия.
– Что ты здесь забыл? – повторила Эрза, тщательно разбивая слова, будто опасалась, что незнакомец ее не поймет.
– Здесь не забывают. Здесь обретают, – с неизменной улыбкой ответил старик. – Меня зовут Пилнгар. И я вам рад.
– Не нравится мне этот сморчок. Слишком добрая улыбка, так и хочется съездить по ней кулаком, – проворчал Громбакх.
– Вижу, вы тут неплохо устроились. – Теперь в голосе старика звучала насмешка. – Но, поверьте, в доме лучше.
– Кто вы? – спокойно спросил Тенуин.
– Ваша подруга права, мое зерно лежит в саду ангора нерлитов. Я суэфрит.
– Его зерно… – хмыкнул Гром.
– Суэфрит? – уточнил я.
– Несущий эхо, – пояснила Миа.
Старик кивнул:
– Все так. Я из тех, кто несет эхо последних слов Акмеона.
– Чем дальше, тем веселее, – не успокаивался Гром. – Швыряется зернами, носит эхо. Что дальше? По утрам седлает петухов и скачет по горам?
Пилнгар не обращал внимания на слова охотника.
– Где ваша лошадь? – Тенуин продолжил допрос.
– Я пришел пешком.
– Зачем?
– Чтобы задать вопрос.
– Кому?
– Тому, кто сможет на него ответить.
– Вы здесь по своей воле?
– Воля всех людей лежит на струнах Акмеона. Я не исключение.
– Может, стукнуть его? – пробурчал Гром.
– Всех, кроме зреющего ввысь… – Миалинта, опустив конру, неожиданно шагнула вперед.
– И эта туда же…
– Потому что он и есть струна, – закончил старик.
Долго и внимательно смотрел на Миалинту. И конечно, видел, как ярко-синий цвет радужек сменился жемчужным.
– Значит, все так… То, что обещано, грядет. Оно свершилось в прошлом, чтобы свершиться в будущем и настоящем…
– Потому что все – лишь единое ничто…
– Возросшее из зерна Акмеона…
– …и обращенное в пустоту его одиночества.
– Лишенный движения не знает того, что названо временем…
– И пребудет в ничто, пока мы вершим задуманное.
– И каждому пусть воздастся, – кивнул Пилнгар.
Все, даже Нордис, с удивлением слушали, как Миалинта и старик продолжают и заканчивают фразы друг друга. Я понимал, что это лишь ритуальные символы, призванные показать общее знание. Так Миалинта искала доверия, надеялась на помощь. Все просто и логично. Но что-то в этом обмене слов меня насторожило. Что-то настолько неуловимое, что стоило на нем сосредоточиться, как оно ускользало. Какое-то предчувствие. С Миалинтой я и прежде испытывал эту странную неловкость. В Багульдине, когда убивал ее фаита. И в тумане, когда мы продирались к Подземелью Искарута. И во время того разговора у Аллеи памяти… Столь тонкие, прозрачные фрагменты, что не получалось даже выложить их перед собой, не удавалось и представить, какая из них сложится картина.
– Ты сказал, что заждался нас. Объясни. – Тенуин не изменял себе. Продолжал допрос.
– Все просто, – улыбнулся старик. – Теперь, когда мы в сборе, я пройду испытание.
– Испытание? – насторожилась Эрза.
