– Ты не можешь так поступить со мной.
– Мы зашли слишком далеко.
– Ты не поступишь так.
– Это все было ошибкой. Извини.
– Извини?
– Извини за все. Извини и уходи.
Кофе горчит. В доме нет ни сахара, ни молока. В голове муть. Одной чашки никогда не хватает. От одной всегда клонит ко сну. В ней все сложнее утопить воспоминания. Они здесь, рядом – на самом дне. Встречают его лицом той, которую он обманул, и смутными очертаниями того, кого он познакомил с самой страшной частью жизни еще в самой утробе. Он пытался вымыть чашки. Гуща не отмывается, а остается на руках черной густой кашицей…
Кто-то бьет его по щекам. Открыв глаза, он видит свои окровавленные руки. Свежая кровь слилась воедино с застывшей, почерневшей неприятной коркой. Из носа вниз падают капли. Тело болит. Каждый вдох – болезненный, словно он дышит свинцом. В глазах все путается.
– Воды. – Язык впервые перестает его слушаться и предательски выдает настоящие желания.
– Конечно, конечно. Вот, держи. – Он чувствует, как трубочка упирается ему в губы. Жадно делает глоток, еще один. Вода – теплая, отдающая металлом. – Услуга за услугу. В этом мире все нынче построено на бартере. Собрался с мыслями?
Он копошился внутри себя. Мозг настойчиво отказывался идти на сделку. Он знал, что ничего не должен говорить. Знал, что тайна, которую он хранит и которой верен, стоит того, чтобы держать язык за зубами. Собрав горький комок, скопившийся в горле, сплюнул куда-то в темноту, где должен был стоять тот, другой, чей голос казался ему до боли знакомым. Будь он трижды проклят.
– Такими темпами мы далеко не уйдем. – Тяжелые шаги вновь стали отдаляться. – Ты как относишься к евреям? Не пойми меня неправильно – никакого национального подтекста. Скорее, наоборот – я вот исключительно положительно. В свое время познакомили меня с одним фокусом – маникюром называю. Помогает отвлечься и представить, что это не так болезненно, как кажется.
Острая спица зашла под ноготь. Его словно ужалил ядовитый аспид. Он забился в агонии, но, связанный по рукам и ногам, дергался недолго. Мозг в очередной раз не выдержал и потушил свет, умыкая его во тьму…
Она любила царапаться. Долгое время думал, что все это существует лишь в дешевых американских фильмах или в литературе эротического характера, но нет. Каждый раз она оставляла на нем свои следы. Болезненные, жгучие, что было сложно скрыть даже под одеждой.
– Она сказала, что беременна. – Сигаретный дым заполнил пространство.
– Глупая дура. Знала о таблетках?
– Наверное, я был пьян. Да и они не дают стопроцентной гарантии. Говорит, что ходила к врачу на обследование, а там…
– Тебя использовали.
– Вряд ли. Не знаю.
Очередная затяжка. Теплая подушка под головой, открытое окно, легкие простыни – раскиданные свидетели недавней любовной пляски.
– Но ты ее все-таки выгнал?
– Выгнал. Я не готов рисковать.
– Но как же тест?
– Она не посмеет. Знает, что у меня есть влиятельные знакомые.
– Ну и редкостная же ты мразь, Андрей. – Она неожиданно приподнимается на кровати. Свет полной луны падает на ее неприкрытую грудь. – Вам бы быть вместе. Бог любит дураков. Таким он дарует надежду. Знаешь, скольких счастливых, богатых, успешных он обходит стороной, а тебе ребенка дал. А ты что? Ее похоронил, ладно! Но ты и на нем крест поставил. Ведь для нее, может, это единственный шанс был. Это не то, что у нас. Она ведь тебя любила, Андрей, жила тобой…
– Заткнись.
– …дышала тобой, отказалась от своего прошлого, карьерой, может, поступилась. Подняла тебя, а что ты сделал во имя вашей жизни?
– Заткнись, тварь! – Он заламывает руки ей за спину. Последняя затяжка…
Сигаретный дым не развеялся. Он переметнулся из воспоминаний в реальность. Едкий туман вгрызался в слезящиеся глаза, проникал в каждую пору его изуродованного тела, щекотал открытые раны. На полу он разглядел два сломанных ногтя. Подобно тонущим кораблям, они бессмысленно болтались в луже крови.
– Закуришь?
– Пошел ты.
