Слезы не могут закончиться. В организме нет потайного резервуара, заполненного слезами. Он вырабатывает их прямо из крови в режиме нон-стоп. Так что пока в тебе есть кровь – у тебя будут слезы. Пока ты живешь – ты будешь плакать.
Другое дело – носовые платки. Они рано или поздно непременно заканчиваются.
Саймон встретил меня в аэропорту с двумя стаканами кофе и пакетом круассанов. Обнаружилось, что во всем Бостоне нет ни одного человека, которому я могла бы доверять настолько, чтобы показать ему зареванное лицо и покрасневший нос.
– Нужно снова перекраситься? – спросил Саймон, пытаясь завести свой крохотный старый «шевроле». В салоне пахло бензином и пылью. – А в какой цвет?
– Все равно. Любой ядовитый оттенок.
– Случилось что-то страшное?
– С чего ты взял?
– Если дело доходит до ядовитых оттенков – значит, точно что-то стряслось.
Я только головой помотала.
– Как насчет синего? А-ля Кэти Перри. «Шевроле» чихнул, кашлянул, дернулся и наконец с утробным тарахтением покатил вперед.
– Или розовый, – продолжал он размышлять вслух. – А-ля юная дива корейской эстрады. Вообще все зависит от твоего настроения. Холодный оттенок будет успокаивать, горячий – заряжать.
– Выбери сам. Мне все равно.
– Хм… Хочешь быть морковкой? – Что?
– Могу устроить тебе ярко-истерично-морковный цвет. «Электрический оранжевый», если память не изменяет.
– Да, я хочу быть морковкой, Саймон. Морковкой, – зажмурилась я.
– Могу забацать классное длинное каре: впереди ниже ключиц, сзади коротко. Будет классно. Эй…
Лицо стало горячим и влажным, а горло, наоборот, – сухим, как песок в Сахаре. Я бы сейчас отдала все, что у меня есть, лишь бы вернуться в тот день, когда Боунс впервые назвал меня Морковкой.
– Саймон… У тебя есть что-нибудь забористое?
– В смысле?
– Дурь. Колеса. Что-нибудь. Когда это случится, я не хочу толком соображать. Не смогу сделать это с ясной головой.
– Сделать что? – взглянул на меня Саймон, сдвинув брови.
– Я была… Кем-то вроде… Ладно, будем называть вещи своими именами. Я шлюха, Саймон. Спала с парнями за деньги. Потом послала все к черту и почти вырвалась из этой западни, но… Меня взяли за горло… Шантаж… Конец… Дно…
Опешивший Саймон чуть не сбил какую-то женщину на пешеходном переходе, ударив по тормозам в самый последний момент. Ему понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться и снова взяться за руль.
– У меня есть дурь, Скай.
Кто-то когда-то сказал мне, что можно пережить почти все, если вообразить себя героиней кинофильма. Если представить, что все, что с тобой происходит, – это сюжет полнометражной киноленты. Местами трагичной, местами смешной, но непременно со счастливым концом.
Сейчас режиссер вскинет руку и крикнет «Снято!». Визажист поправит волосы. Художник-постановщик решит заменить солнечное сияние на драматичные порывы ветра. Я пыталась поймать это ощущение. Пыталась убедить себя, что все происходящее – это не по-настоящему…
Он вел меня за руку в номер отеля – высокий темноволосый мужчина, выглядевший как типичный офисный клерк: пиджак, галстук, очки, гладко выбритое лицо. Один из тех, кто платит кредиткой, не переставая говорить по телефону, и много курит. Ничем не примечательный человек. С трудом верилось, что он в самом деле предпочитает девиц с разноцветными волосами и пирсингом. Единственное, что ударило по моим нервам, это острый, как лезвие бритвы, запах одеколона.
Я поджидала его на улице у выхода из офиса. Когда он вышел, я попросила у него зажигалку. Слово за слово я начала плести свою паутину, и он удивительно охотно и быстро влетел в нее, расправив хрупкие крылья. Он не был наивным, я это сразу поняла. Он был просто падок на приключения и яркий цвет волос.
Я планировала отправить эсэмэску с его телефона его девушке, пока он будет принимать душ, и, как только стихнет шум воды в ванной, положить под язык таблетки Саймона. Тот сказал, что не возникнет ни тошноты, ни головокружения, ни галлюцинаций. Мне просто станет легко и безразлично. Безразлично, кто меня трахает. Безразлично, сколько времени. Безразлично, как громко будет кричать и рыдать подружка, когда придет сюда. Безразлично. Организм будет вырабатывать эндорфины лошадиными дозами, пока не не ослабеет действие таблеток. А потом я просто провалюсь в сон. И, когда я открою глаза, в номере уже никого не будет. Все исчезнут, как призраки…
