портреты по фото двух подозреваемых. Все это время на заднем плане сознания неотступно висели вчерашние картины, и я мог отделаться от них, и, как профессионал, даже должен был, однако не делал этого. Картина была неполна, лишена внутренней сути, бессмысленна, и это не давало покоя.
Когда вошла Бетси с двумя чашками капуччино, я спросил:
– Как по-твоему, какой смысл в самоубийстве?
Девушка ставит чашки и прижимает руки к груди:
– Ох, это так печально! Просто ужасно, что такое случается.
– Ужасно – не то, что случается, а то, что вынуждает. Картина восприятия претерпевает деформацию, нарушается критичность и адекватность оценок, в центре, так или иначе, стоит сверхценная идея. Что приводит к ее возникновению?
Бетси мгновенно понимает, что сейчас я настроен отнюдь не на эмоциональное сочувствие, деловито садится, чуть хмурит брови.
– Начинается с фрустрации, я думаю. Человек голодает по одной из основных потребностей – и восприятие сужается, да?
– Конечно, но дальше фрустрация обрастает механизмами компенсации. Прыщавый парень, которого с детства сторонятся девушки, скорей прочно засядет в Интернете, чем повесится, верно? И киллер вряд ли покончит с собой от угрызений совести, а вот добрый отец семейства, который случайно сбил машиной школьницу – вполне может.
Белла теребит локон на виске – есть у нее такой якорь для сосредоточения.
– А если прыщавого парня все-таки полюбит девушка, приласкает и пообещает выйти замуж, да? А потом бросит его ради накачанного боксера – да? Это уже создаст неплохую предпосылку для суицида.
– Правильно говоришь, компенсаторные механизмы отключаются, человек берет то, что дают, и насыщает свой голод. Но, в то же время, я-образ оказывается не защищен. Если в этот момент следует удар, он минует барьеры и поражает самооценку, самоидентификацию. Внимание фокусируется на собственной ущербности. Причем…
– Причем?..
– Причем ущербность, которая прежде была замаскирована защитами и вытеснена, теперь прекрасно осознается. В этом соль! Сознание оказывается подчинено навязчивой идее. Нарушение я-образа плюс навязчивая психотравмирующая идея. Похоже на правду?
– Ты умница!
– Возможно. Но дальше у нас трудности. Предположим, самоубийца выбирает не просто смерть, как мгновенное избавление, а смерть мучительную. Зачем?
– Мазохизм, – отвечает Бетси без тени запинки. – Родители не давали ребенку тепла и любви в детстве, часто наказывали и унижали, да? У него выработалось презрение к себе. А боль и страдания он воспринимает как знак любви. Это так гадко!
– Не подходит. В посмертном эмофоне были бы оттенки удовольствия, наслаждения – а этого нет.
– Тогда, может быть, вина? Ну, искупление за счет страдания, да?
Вот тут в мой кабинет (если так можно назвать эту клетушку) входит Дим. Похоже, сквозь дверь он слышал последнюю фразу, и на лице его теперь одобрительная улыбка.
– Привет, ребята! Правильные беседы ведете, одобрямс. Владя, идем.
– Куда?
– Сан Дмитрич прибыл.
Наиболее важное Дим предпочитает обсуждать в курилке. Он говорит: никотин плюс свежий воздух замечательно ускоряют мысли. Капитан Прокопов в ожидании нас задумчиво пыхтит «примой». Лицо у него несколько озадаченное, но эфир насыщен уверенностью. Он встает, жмет руки, здоровается, и мы с Димом ясно понимаем: следователю есть что сказать.
– Ну? – спрашивает Дим. – Каковы новости?
– Следствие установило, – говорит Сан Дмитрич. Он – обстоятельный крепкий мужик за сорок, он любит слово «установить».
– Что установило?
– Да, практически, все. Значит, отпечатки пальцев. На емкости с кислотой, на стакане, стенках ванной и кафельной плитке найдены только отпечатки Петровской. На кафеле их много, некоторые смазаны. Петровская билась в агонии, значит. Из чего следует, что умерла именно там.
– Угу, – говорит Дим.
– Потом так. Ладони Петровской испачканы в крови, а стакан и пузырек – нет. Значит, отпечатки оставлены ею при жизни, и больше того, до наступления агонии. Если бы стакан вытерли, а затем прикоснулись к нему рукой трупа, на стекле были бы частицы крови. Теперь. Консьерж – дедок, но в крепкой памяти – подтверждает целиком и полностью показания свидетеля Карася. Карась пришел без цветов в 6—25, дедок еще остановил его и переспросил, и даже удивился, что кто-то идет к Петровской. К ней в последнее время никто не ходит, говорит. В 6—28 Карась уже позвонил в милицию.
– Угу, – говорит Дим.
