последний раз посетила пятый этаж корпуса Е.
Мистера Коллетта перевели в больницу Майл-Энд.
Эта новость меня обрадовала, и я тут же отправилась на велосипеде в клинику, чтобы узнать, в какую палату его определили. Для визита было уже поздно, но мне сказали, что он хорошо устроен и спокойно спит.
На следующий день после обеда я отправилась его навестить. Палатная сестра сообщила, что мистера Коллетта утром прооперировали, и он ещё не пришёл в себя от наркоза. Ему ампутировали обе ноги по середину бедра.
Меня отвели к нему. Чистота, покой и аккуратность производили крайне успокаивающее впечатление – особенно после запущенности Сент-Марка. Мистер Коллетт лежал на белоснежных простынях. На лице его читалось умиротворение.
В носу у него была трубка, а сестра убирала слизь из горла при помощи аспиратора. Затем она проверила у него пульс и циркуляцию крови, улыбнулась мне и ушла. В больнице дисциплина и правила – превыше всего, и теперь мистер Коллетт попал под их защиту.
Я некоторое время посидела с ним, но он спал и выглядел очень умиротворённым, поэтому я ушла, собираясь вернуться после вечерних визитов. К тому моменту он мог уже проснуться и узнать меня.
Я пришла около половины восьмого вечера и услышала крики задолго до того, как вошла. На посту дежурила встревоженная медсестра. Я бросилась в палату.
– Он сошёл с ума! – сказала медсестра.
Мистер Коллетт сидел в постели, в ужасе глядя перед собой невидящими глазами, размахивая руками и выкрикивая:
– Аккуратнее, слева!
Он пригнулся, словно уворачиваясь от невидимого снаряда. Я подбежала к нему и обняла.
– Это я, Дженни, я здесь.
Он схватил меня с нечеловеческой силой и толкнул на пол.
– Ложись, опусти голову! Тебя разорвёт на куски. Один парень только что лишился головы, а тот потерял обе ноги! Здесь сейчас опасно. Везде стреляют. Ложись. ЛОЖИСЬ!!!
Мистер Коллетт бросился вперёд. Культи подвернулись, и он рухнул на пол. Словно не заметив падения, он схватил меня и толкнул под кровать.
– Оставайся тут. В убежище безопасно. Поищу других. Берегись! – крикнул он и поднял голову. – Видишь самолёт? Он только что сбросил бомбы, они летят сюда. Прямой удар. ЛОЖИСЬ!!!
В палату ворвались врач и два медбрата. Сестра держала наготове шприц. Санитары залезли под кровать и схватили мистера Коллетта, который кричал и вырывался. Врач вколол сильнодействующий анестетик, и несколько минут спустя мистер Коллетт уснул, но культи его продолжали дёргаться от непроизвольных спазмов.
Все мы дрожали. Санитары подняли старика и уложили в постель. Он вновь выглядел крайне умиротворённо. Все вышли, но я ещё долго сидела рядом и беззвучно плакала.
В половине десятого сестра попросила меня уйти, сказав, что ночью он будет находиться под действием успокоительного. Она предложила мне позвонить с утра.
Перед завтраком я набрала номер больницы, и мне сообщили, что мистер Коллетт умер во сне в половине четвёртого утра.
Над могилой старого солдата не прозвучал последний сигнал горна, никто не бил в барабаны и не салютовал; флаги не приспустили. Это были скромные больничные похороны. Мы отправились в путь от морга, сидя в катафалке рядом с водителем. Я вспомнила про цветы только у больничных ворот и купила пучок маргариток у уличного торговца. Нас отвезли на кладбище где-то на севере Лондона. Не помню, какое именно, помню лишь холодный, мрачный ноябрьский день. Мы со священником стояли у открытой могилы и читали заупокойную: «Пепел к пеплу, прах к праху». Мужчины забросали гроб землёй, и я положила на глину лиловые маргаритки.
КОДА
Прошло много лет, пятнадцать или двадцать, и мистер Коллетт навестил меня. Я была счастлива замужем, мои дочери подрастали, а жизнь шла своим чередом. Я давно не вспоминала про него.
Я проснулась посреди ночи, и он стоял у моей постели. Он выглядел так же реально, как и спящий рядом муж: высокий, прямой, но моложе, чем во время нашего знакомства. На вид ему было лет шестьдесят или шестьдесят пять. Улыбаясь, он сказал:
– Вы знаете тайну жизни, милая моя, поскольку умеете любить.
С этими словами он исчез.
Эпилог
В 1930 году работные дома упразднили – во всяком случае, официально. Но на практике оказалось, что закрыть их невозможно. Там жили тысячи людей, которым некуда было пойти. Их нельзя было просто выставить. Кроме того, многие так долго прожили там, так привыкли к здешней дисциплине, что уже не могли бы существовать во внешнем мире. 1930-е были временем экономической депрессии и глобальной безработицы. Жители работных домов,
