через чеченское темнолесье. Эту нелегкую задачу Воронцов возложил на генерала Клюки-фон-Клугенау, который вел переговоры с Шамилем. Позднее операция по прикрытию обоза получила название «сухарной экспедиции» (шли в том числе за сухарями).
Едва солдаты Клюки-фон-Клугенау вошли в лес, началась перестрелка. Авангардом отряда, посланного привести обоз, начальствовал храбрый до безрассудства генерал Диамид Пассек — командир 2-й бригады 20-й пехотной дивизии. За его плечами было множество экспедиций в горы, он не первый год воевал на Кавказе, но для такого задания требовался командир с другими качествами. Хладнокровие, а не храбрость; спокойствие вместо азарта — вот что было нужно. А храбрый, любимый солдатами Пассек увлек за собой передовые части отряда, разорвав связь с центром и хвостом колонны. Этого и ждали мюриды. Из воспоминаний Беклемишева: «Рукопашный закипел ужасный. Чеченцы рубили и кололи с ожесточением фанатизма. Русские защищались отчаянно». Получив численное превосходство благодаря опрометчивости Пассека, горцы разгромили большую часть отряда Клюки-фон-Клугенау, которому оставалось только сожалеть о том, что неудачно выбрал командира авангарда.
После соединения с обозом Клюки-фон-Клугенау должен был возвращаться той же лесной тропой — другого пути не было. Ночью генерал приводил свой потрепанный отряд в порядок, говорил с офицерами, назначал командиров. И вновь авангард поручили Пассеку! 11 июля обоз заполз в лес. Накануне прошел сильный дождь, тропа превратилась в непролазную топь. Солдаты шли по пояс в глинистой жиже, лошадей и повозки приходилось постоянно вытягивать из грязевого плена. И горцы открыли огонь. Мюриды Шамиля стреляли в лошадей, трупы которых преграждали дорогу и нарушали строй колонны. Обозные телеги остановились, солдаты смешались, офицеры растерялись. Генерал Клюки-фон-Клугенау окончательно утратил контроль над происходившим, каждый в его отряде стал биться сам за себя. Пассек, поняв, как трагически ошибся днем раньше, пытался организовать солдат собственным примером. Выхватив саблю, он один пошел на преграждавший путь завал и тут же был смертельно ранен. Геройская смерть командира вызвала у солдат жгучее желание мести. Однако «топлива» этого хватило лишь на то, чтобы взять завал и отбить еще живого Пассека, успевшего обронить: «Прощай, моя храбрая бригада!»
Обозный отряд был полностью разбит. Бoльшая часть вьюков либо потерялась, либо досталась горцам. Прапорщик Куринского полка Николай Горчаков, принимавший участие в Даргинском походе, вспоминал: «Нет слов для описания тех раздирающих душу сцен и картин, которые происходили среди этой роковой бойни между неприятелем и нами, при превосходстве наших сил. Когда беспорядочная толпа наших разбитых войск подходила к лагерю — на помощь ей была выслана вторая половина Кабардинского батальона. Она отстояла нам несколько вьюков, штук сорок скота, несколько раненых офицеров, два чемодана с почтою и клочки изнуренного и окровавленного войска, на которые невозможно было смотреть без сожаления».
Оставаться в Дарго больше не имело смысла. Воронцов начал отступление. Горцы непрестанно обстреливали сильно поредевшие русские войска, а при удобном случае бросались в атаку. Граф постоянно объезжал растянувшуюся колонну, поддерживал дух солдат. Его смелость и распорядительность действовали ободряюще.
В ходе отступления Воронцов вызвал к себе главного критика всех его действий генерала Лабынцева. Явился тот, как всегда, с недовольным видом и стал выслушивать приказания со скептической ухмылкой и ядовитыми комментариями. Вдруг совсем близко от генералов упала граната, которая долго шипела, но не взрывалась. В отличие от князя Андрея Болконского на Бородинском поле, Воронцов совершенно не придал этому зловеще кружащемуся шару значения и продолжал наставлять Лабынцева. Наконец граната разорвалась, ее осколки пролетели мимо. Лабынцев внимательно следил за лицом Воронцова, но у графа не дрогнул ни один мускул. Когда наместник закончил давать приказы, генерал неожиданно обнял его и расцеловал. Так старый кавказский воин признал Воронцова за себе подобного. Возвратившись к своим офицерам, Лабынцев сказал о графе: «Однако он солдат!»
19 июля измученное войско наместника соединилось с отрядом генерала Роберта Фрейтага, который пришел на помощь с Кавказской линии. Даргинская экспедиция завершилась. Она не принесла победы над Шамилем, стала лишь очередной кровавой жертвой. Одних генералов в этом походе погибло трое (Пассек, Фок и Викторов). Тем не менее в Петербурге экспедицию признали совершенно успешной. «Вы вполне оправдали мои ожидания, проникнув в недра гор дагестанских, считавшихся доселе неприступными, — писал император своему наместнику. — Приняв личное начальство над главным отрядом, вы собственным примером непоколебимой твердости и самоотвержения указали войскам путь к подвигам незабвенным».
Даргинский поход стал поводом к масштабной пропагандистской кампании, организованной властями. В официальных изданиях он назывался победой, сообщалось о нечеловеческом мужестве солдат, офицеров и их командира. Воронцову за взятие Дарго был пожалован титул князя, чтобы еще раз подчеркнуть успех этого похода. Всех участников щедро наградили: повышением по службе, орденами и наградами. Воронцов из собственных средств раздал нижним чинам по 15 рублей. На эти деньги можно было купить корову или пять свиней. Тифлис встречал наместника триумфом, депутаты от сословий наперебой поздравляли с победой, всюду играла музыка и слышались радостные песни.
Однако постепенно в обществе через частные разговоры и переписку, как в современных социальных сетях, распространялись и другие сведения о походе. Ермолов сообщал Воронцову о московских слухах: «Говорят, что лучше было не ходить в горы, нежели главнокомандующему поставить себя в положение быть преследуему и окруженному. Что неудачное предприятие должно непременно возвысить славу Шамиля и дать ему еще большую власть. Безрассудно говорят, будто бы теперь несравненно сильнее будут сопротивляться всякому из генералов, когда за потери их, впрочем, значительные,
