Кавказская война. Семь историй

нанесено нам не менее чувствительное поражение».

Воронцов прекрасно понимал, что экспедицию невозможно считать блестящей, но и с мнением о провальном характере похода он не соглашался. В одном из своих писем Ермолову наместник дал такую оценку Даргинскому делу: «Конечно, многие могут думать и сказать, что лучше было бы не идти совсем в горы; но в этом году не идти туда было невозможно; мы пошли очертя голову, сделали все, что возможно, и вышли благополучно и, смею опять сказать, не без славы. Теперь уже настанет время для войны более систематической и которая хотя тихо, но вернее должна в свое время улучшить положение здешних дел; но об этом я буду говорить в другой раз».

НЕ БАРАБАННОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Александр Грибоедов, служивший на Кавказе, как-то написал в письме своему другу офицеру Степану Бегичеву: «Чтобы больше не иовничать (философствовать. — А. У.), пускаюсь в Чечню, А[лексей] П[етрович] (Ермолов. — А. У.) не хотел, но я сам ему навязался. Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещеньем, действие конгревов (боевая ракета, разработанная англичанином Уильямом Конгривом. — А. У.); будем вешать и прощать и плюем на историю». В этой цитате Грибоедов дал сущностное определение Кавказской войны — «борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещеньем». Горец знакомился с Российской империей в пороховом дыму сражений под барабанный бой и грохот орудийных залпов. Цицианов и Ермолов «просвещали» непокорных горцев картечью и штыками, а еще страхом, который они пытались внушить местному населению, сочиняя письма и прокламации, наполненные угрозами неминуемой кровавой расправы над всеми противниками империи.

Страх — универсальное средство управления. К нему всегда прибегают власти предержащие, когда им не хватает квалификации, опыта и знаний. Едва приехав в Тифлис в 1816 году, Ермолов в одном из дружеских писем прямо сознавался: «За недостатком знания в делах я расчел, что полезно нагнать ужас, и пока им пробиваюсь».

Совершенно иначе повел себя Воронцов. Он стал первым главным российским администратором на Кавказе, кто решил, что управлять людьми можно и нужно, не запугивая их. В его наместничество шум барабанного просвещения ушел в прошлое. Воронцов попытался стереть с лица Российской империи гримасу гнева.

Чтобы управлять, не нагоняя страха, нужны знания, которых не было у российского чиновничества. Кавказ для него был территорией совершенно непонятной, обычаи местного населения диковинными, а служба здешняя всегда считалась самой незавидной. Специфическое отношение к кавказской службе было настолько явным, что нашло отражение и в художественной литературе. Пушкин в «Путешествии в Арзрум» писал: «Военные, повинуясь долгу, живут в Грузии, потому что так им велено. Молодые титулярные советники приезжают сюда за чином асессорским, толико вожделенным. Те и другие смотрят на Грузию как на изгнание». Гоголь сделал героем своего «Носа» именно такого чиновника Ковалева, который отправился на Кавказ за чином коллежского асессора (VIII класс в Табели о рангах): «Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода… Ковалев был кавказский коллежский асессор».

Российская империя представляла собой сложный бюрократический организм. Эффективность его работы зависела от качества столоначальников различных уровней. Самодержавный государь Николай I однажды сказал: «Вы думаете, я управляю государством? Государством управляют столоначальники».

Как мог управлять чиновник, не понимавший языка местного населения, далекий от обычаев и традиций края, рассматривавший свою работу как вынужденную ссылку или жертву, которую надобно принести для подъема по служебной лестнице? Плохо. Такой чиновник только подтачивал авторитет российской власти, раздражая население своим невежеством.

В 1840 году на Кавказе провели масштабную административную реформу. Ее архитектором и прорабом стал сенатор Павел Ган, о котором тайный полицейский осведомитель сообщал: «…не знает ни края, ни людей и ни одного из восточных языков; к несчастью, он худо окружен из здешних, сколько заметить можно, при уме и при европейской учености, он крайне самонадеян, от сего впадает часто и явно в ошибки».

Каков был реформатор, такой получилась и реформа. Все гражданское судопроизводство было переведено на общероссийский порядок. Кавказ попытались подогнать под общий шаблон. Скоро выяснилось, что реформа полностью провалилась. Гана отправили в отставку. «Многое на деле оказалось несоответствующим местным нуждам, даже невозможным в исполнении, — писал барон Модест Корф. — Другое противное нравам и навыкам жителей возбудило ропот… Народу, лишенному прежней быстрой азиатской расправы, окутанному неизвестными и чуждыми ему формами, подверженному новым притеснениям, стало еще хуже и тяжелее, чем когда-либо…»

Ган не понимал Кавказ и не хотел разбираться в особенностях местной жизни. Он лишь стремился укрепить свое положение в ближнем круге императора. Сенатору казалось, что достаточно директивно предписать административные регламенты, и все начнет работать как надо. Не заработало, да и не могло заработать. Кавказ был слишком не похож на внутренние российские губернии, готовые лекала здесь оказались бесполезны и вредны. Поэтому спустя годы Гана вспоминали как «сановника, накинувшего черную тень на все отрасли управления за Кавказом».

Воронцов стремился узнать и понять Кавказ и его жителей. Его библиотека постоянно пополнялась книгами о Кавказе. Еще в 1834 году, занимаясь делами Новороссии и Бессарабии, граф подписался на четырехтомное сочинение Платона Зубова «Картина Кавказского края». Переписка с Ермоловым о