отправиться в Петербург, чтобы добиваться отмены казачьего переселения у государыни.
Белогорохов не стал дожидаться возвращения Сухорукова. Ему удалось подбить казаков трех полков (Поздеева, Кошкина и Луковкина) на неслыханное дело — побег с места службы.
Ночью 19 или 20 мая (точнее не установлено) 778 казаков со знаменами и бунчуками оставили расположение своих полков и под предводительством Белогорохова отправились в Черкасск — добиваться правды.
Пройдя ускоренным маршем через степь, в воскресенье 30 мая мятежные казаки подошли к столице Донского войска. Они стали напротив города, от которого их отделяли воды Дона, необычайно полноводного той весной. Казаки отдыхали после дальней и трудной дороги, когда Белогорохов позвал их обсудить лихое дело, которое и привело их под Черкасск. Как и положено, казаки составили круг, в самую середину его поместили пятнадцать полковых знамен и бунчуков — символ справедливости, законности их действий. Донцы не считали себя изменниками, как раз наоборот, они пытались защитить традиции, отстоять правду, а именно принцип очередности кавказской службы.
Когда все собрались, Белогорохов вышел к частоколу знамен. Казаки прислушались. «Знаете ли вы, отчего мы ушли с линии и зачем пришли сюда?» — спросил зачинатель казацкого возмущения. «Знаем!» — хором громыхнули казаки. Белогорохов предложил казакам дать клятву в том, что они насмерть будут стоять друг за друга и за общее дело. Все согласились и в знак нерушимости клятвы поцеловали знамена. Затем казаки разработали незатейливый план дальнейших действий. Было решено переправиться на другой берег Дона, в Черкасск, и идти к дому атамана, а там требовать доказательств внеочередного наряда на Кубань.
Ранним утром казаки форсировали реку, захватив несколько десятков лодок у местных жителей, которые пасли скотину на левом берегу Дона- батюшки. С поднятыми знаменами беглецы вошли в Черкасск. Не встречая сопротивления, они подошли к атаманскому дому и взяли его в кольцо. По сообщению очевидца, казаки «с превеликим криком» стали требовать к себе атамана. Иловайский некоторое время колебался: к нему пожаловали не трое осторожных послов, а несколько сотен казаков, объятых гневом. Тут было о чем задуматься. И все же он вышел к Белогорохову и его товарищам. Атаман спросил казаков, чего они хотят, зачем обступили его дом, покинули службу. В ответ со всех сторон из толпы закричали: «Вы нас не защищаете, а погубляете! Зачем отдаешь нас на поселение? Этого не будет!» Отступив назад, Иловайский громко сказал, что у него есть повеление государыни императрицы Екатерины II о переселении казаков на Кубанскую линию. Одиночные крики тут же смолкли, все казаки разом выпалили: «Покажи его нам!» Атаман приказал дьяку Мелентьеву прочитать монарший указ. Тот зачитал повеление Екатерины II, но казаки не поверили тому, что услышали. «Вы нас обманываете!» — закричал Белогорохов, подступая к испуганному дьяку. Через мгновение дьяк оказался схвачен сильными казацкими руками. Донцы, «дав несколько ударов, сшибли с ног и отняли все те от него бумаги, а дьяк едва мог выкатиться из толпы и уйти под лестницу, где его защитили», — описывает сцену самосуда современник.
Тот день мог закончиться кровопролитием. Все к тому шло. У Иловайского были верные части, готовые открыть огонь по смутьянам. К чести атамана он не стал стрелять в своих. Иловайский и сам понимал, что требования Белогорохова справедливы. Переговоры возобновились. Казаки получили атаманское разрешение беспрепятственно отправиться в родные станицы на заслуженный отдых, их служба признавалась исполненной. Сам Иловайский вновь обещал ехать в столицу империи и просить императрицу отменить указ о поселении донских казаков на Кубани.
Получалось, что беглецы своего добились: служить на линии их больше не принуждают, можно отправляться к женам и детям. Казаки так и сделали, разъехались в разные стороны. Таким финалом могла удовлетвориться и власть. В конце концов, что такое семь сотен казаков? Они не могли пробить сколь-нибудь значимую брешь в имперской броне, вместо них можно послать других, а можно и вовсе не казаков. Мало ли регулярных войск, пехотных да кавалерийских полков у великой государыни-матушки?
Но важнее было другое. По огромной Российской империи бродил призрак русского бунта. Со времен Емельяна Пугачева самодержавие остро реагировало на любую смуту, которая возникала в толще народа, инстинктивно чувствуя здесь главную опасность.
Белогорохов и другие казаки ослушались императорского указа, бросили властям открытый вызов, заставили начальство удовлетворить их требования. Это послужило примером для других. С начала июня 1792 года с Кубани побежали донские казаки. Небольшими группами по несколько десятков конников они бросали ненавистную пикетно-постовую службу и утекали на Дон, который вновь становился вольным. С Дона выдачи нет.
И покладистая казацкая старшина, обласканная милостями Екатерины II, опомнилась. Казаки Белогорохова не успели еще доехать до станиц, как туда же полетели приказы с требованием возвращения бунтовщиков на «прежнюю службу». Где-то старшине удалось задержать беглецов, но во многих станицах случились серьезные столкновения.
Белогорохов всего несколько дней пожил вольным казаком в родной Пятиизбянской станице. Однажды днем к его дому пришли приставы и затребовали его к станичному начальству. Это был арест. Белогорохова повели в станичную избу, но казаки-беглецы, давшие клятву, отбили своего вожака и ускакали в степь.
Казакам стало понятно, что рассчитывать они могут только на себя. Защищать их законные требования никто не собирался. Донское начальство себя выдало, теперь беглецы верили только в милость Екатерины II. Белогорохов убедил казаков, что избавления от служебного произвола надо искать в Петербурге. С несколькими товарищами казак отправился в столицу империи.
Вместо себя на Дону Белогорохов оставил Фоку Сухорукова, ездившего ранее послом к атаману Иловайскому. Сухоруков собрал отряд в 150 человек и
