Клоун на арене
В комнате Мирового Совета метро горели светильники – устало, вполсилы. Словно общая атмосфера подавленности действовала и на них.
Тертый одернул заместителя:
– Какая стратегия? Или ты пьян? У нас есть две дыры, которые нужно закрыть – чем угодно, хоть взорвать. И мы закрыты.
Филимонов помедлил, повертел в руках рюмку (хрустальную! чистейшего стекла!) и поставил на стол, не пригубив.
– Тогда ждите десантов. Они будут.
И они – были.
– Это будет его собственный эпический первый провал, – сказал Питон.
Лицо Акопыча вытянулось…
Гром аплодисментов. «Браво! Браво!». Питон поднял брови. Старик усмехнулся, посмотрел на силача.
– Так что ты там говорил о провале? – насмешливо поинтересовался Акопыч. – Не напомнишь?
Питон тяжело вздохнул.
«Первое выступление. Это мое первое выступление». Работа, мысленно поправился он.
Весь мир вокруг, все эти радостные лица, открытые рты, улыбки, горящие глаза… «У меня получилось». Он стоял посреди манежа, в лучах прожекторов, а гул вокруг нарастал. Артем не чувствовал своего тела. Словно какая-то волна подняла его над манежем, и он поплыл в дымном воздухе, пронизанном эмоциями, не шевелясь. Волна радости и обожания поднимала его все выше и выше, он уже казался себе великаном, смотрящим на зрителей с огромной высоты….
Словно человек на картине Шагала, что летел над городом. Артем вспомнил, как сестра, Лали, показывала ему эту картину в книжке. Счастье, подумал он.
– Браво! Браво!
Кто-то бросил горсть патронов, они рассыпались по залатанному ковру, как пригоршня драгоценных камней. Сверкали в лучах ламп.
Аплодисменты. Лицо Артема горело, словно обожженное.
– Поклонись, дурак, – шепнул шпрехшталмейстер.
Артем неловко раскланялся, уронил котелок. Это вызвало смех и новые аплодисменты. Он скосил глаза – шпрехшталмейстер в своем черном строгом фраке стоял рядом, кивал зрителям. Мол, этот клоун – это моя личная заслуга. Это тоже было частью представления. Номер, как и предсказывал Акопыч, развивался и усложнялся сам, по своим законам. Нужно было только держаться на гребне волны…
– Пианино, – скомандовал Артем шепотом. Шпрехшталмейстер коротко взглянул на него и – едва заметно кивнул. Будет сделано. Словно теперь Артем имел право командовать.
Теперь он действительно вел этот номер.
Работал.
– А где же мой инструмент? – тихо спросил он. Зрители неожиданно засмеялись. «Приготовься к тому, что смеяться будут совсем не в тех местах, где задумано. Зрители могу пропустить явную шутку, но с удовольствием посмеются над обычной фразой или жестом. Это нормально. Это часть искусства». Так говорил Акопыч на репетициях.
Артем выпрямился. Небрежным движением подозвал шпрехшталмейстера. Самодовольный верзила, выше Артема на две головы, прямой, словно проглотивший кол, в черном фраке и в белой жилетке, чопорно поклонился.
– Пианино для маэстро! – объявил шпрехшталмейстер. – Поживей, маэстро не любит ждать!
– Я… я подожду.
Снова смех.
Артем чувствовал, что у него получается, все идет, как надо. Словно волна захватила его и вознесла ввысь, до самого-самого неба. Вдохновение. Он чувствовал себя пьяным и радостным. И настоящим, живым, как никогда прежде. Он выбежал вперед, придерживая шляпу рукой. За его спиной два униформиста вывезли на манеж пианино.
– Браво! – закричали в толпе. Гром аплодисментов. И вдруг… Наступила мертвая тишина. Артем вздрогнул.
Что? Что происходит? Что-то не так с номером?!
Раздался голос:
– Представление прерывается.
– Представление прерывается. Приношу свои извинения.
В мертвенной, гулкой тишине раздались шаги. Военный, хрупкий, усталый, заметно сутулясь, прошел в центр манежа. В свете фонарей вокруг него кружились пылинки, вспыхивали как догорающие звезды. Вслед за военным появились два солдата, вынесли и поставили на манеж носилки, закрытые
