Нельзя допускать даже мысль о слабости…
Или – Мустафа поморщился – о милосердии. Потому что люди часто путают «милосердие» и «мягкость». А от мягкости до безволия всего один шаг…
Разве не этому учил наследника старый Ахмет?
Выстрел. Звук падающего тела.
Хороший мальчик, подумал Мустафа. Утомленно прикрыл веки. Сердце стучало неровно, часто, словно надорвалось. Как хочется спать. «Мы вырастили хорошего мальчика, Ахмет, старый друг. Теперь и умирать не жалко».
«Жаль только, что он не твой сын».
Глава 4
Ведьма и жонглер
Мучительно хотелось есть. Желудок, ссохшийся в крошечный неровный камушек, застыл посреди живота, вывешенный в оглушающей пустоте. Артем уже забыл, когда ел в последний раз. Может, два дня назад. Может, три…
Может, вечность.
«Интересно, что сейчас делает Лали?» Артем с трудом выпрямился, сел на лежаке. «Наверное, готовит рыбную похлебку». От этой мысли кишки сплелись в тугой узел.
Господи. Господи, как больно.
Он прикрыл глаза и как наяву увидел руки сестры – красивые, ловкие – над котелком. И запах варева…
Электрических угрей в Новой Венеции не только использовали как батареи. Их ели. Во всяком виде – жареных, вареных, копченых, сырых. Лали ложкой размешивает мутное густое варево, кусок угря всплывает, поворачивается мясистым боком… Артем сглотнул и проснулся.
Проклятье.
Так можно и сознание потерять. Он снова ощутил горький, с нотками тошноты, привкус во рту. Как хочется спать. Уснуть, чтобы хоть во сне не чувствовать голода… Нет, не выйдет. Уже не помогает. Теперь он хотел есть даже во сне. Ложился, закрывал глаза и видел похлебку, разваренный кусок угря… Видел руки сестры над котелком, крошащие в бульон сухие водоросли. У тех, коричнево-красных, был резкий кисло-жгучий вкус. В Венеции их использовали как приправу. Крупинки, летящие в бурлящее варево…
Надо вставать. Давай!
Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом.
– Встал? – Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров – и, насколько Артем знал, – вполне себе сыт.
Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой – привет!
– Эй, Птаха! На представление пойдешь? – Доходяга поскреб подбородок. – Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего.
Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел – Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал?
Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце.
– Представление? Какое? Где?
– Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал!
Артем пошатнулся.
– Что-о?! Где?!
– Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке.
Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской.
Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку:
– На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин.
Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя.
Голова закружилась.
