Исключительные

гамбургеров, или из «настоящего» дома старушки, которая жила в башмаке.

– Настоящего? – спросила Жюль у Денниса, когда та открытка пришла по почте. – Как может у старушки быть настоящий дом в башмаке? Она же не настоящая. Это детский стишок.

Они вместе посмеялись над Изадорой. А с 1983 года никто не слышал о ней ни слова. Затем, гораздо позже, в 1997 году, когда уже вовсю работал интернет, Жюль попробовала ее погуглить и нашла единственное упоминание «И. Топфельдт», владелицы собачьей парикмахерской в Помпано, в штате Флорида. Могла ли это быть Изадора? Она не помнила, чтобы Изадора когда-нибудь говорила о любви к собакам. В Нью-Йорке почти ни у кого в двадцать с небольшим лет не было собаки. Но жизнь явно брала людей в оборот и меняла их до неузнаваемости – даже для тех, кто некогда хорошо их знал. Собачья парикмахерша, в которую превратилась Изадора, наверняка все также шлепала по руке собачьего парикмахера в салоне и в ходе рабочего дня жизнерадостно и властно разглагольствовала о жизни. Жюль подумывала набрать номер парикмахерской «Избалованная дворняжка» в Помпано, но понимала, что если и сделала бы это, то лишь потому, что они с Изадорой были знакомы давным-давно, а не из реального желания с ней поговорить. За несколько секунд Изадора доказала бы, что до сих пор верна себе, все такая же отчужденная, высокомерная и надоедливая, даже по телефону, и Жюль сказала бы:

– Ладно, наверное, мне пора идти. Очень приятно было поговорить с тобой.

Впрочем, сильная штука – ощущать, что некогда водил с человеком знакомство.

Жюль все-таки поискала Изадору в интернете еще раз, в 2006 году, рассчитывая найти ту же самую приносящую странное утешение информацию о собачьем салоне. Определить в сети местонахождение человека из прошлого – все равно что отыскать его под стеклом в постоянной музейной коллекции. Знаешь, что он по-прежнему там, и тебе кажется, будто он там останется навсегда. Но на сей раз, когда Жюль набрала фамилию Изадоры, первой выдачей оказалось платное объявление о смерти, случившейся четырьмя годами ранее, в 2002 году, с рассказом о дорожно-транспортном происшествии на трассе в окрестностях Помпано. Аварии, похоже, всегда происходили «в окрестностях» мест, о которых ты слышала, но никогда не в них самих. Речь явно шла о той самой Изадоре Топфельдт, указывалось, что ей было 43 года, что она выпускница университета штата Нью-Йорк в Баффало, а из родных у нее осталась только мать.

– Деннис, – позвала Жюль напряженным громким голосом, сидя за компьютером и видя перед собой известие о смерти, не вполне понимая, что с этим делать и какие чувства испытывать. Хотелось заплакать, но она даже точно не знала почему. – Смотри.

Он подошел и встал позади нее.

– О нет, – сказал он. – Изадора.

– Да. Которая нас познакомила.

– До чего же грустно.

– И мне.

Жюль с Деннисом подивились обоюдно испытанной печали, которая оказалась гораздо острее и мучительнее той привязанности, что они когда-либо ощущали по отношению к Изадоре Топфельдт еще во времена их знакомства.

На той первой вечеринке Деннис Бойд сидел напротив Жюль Хэндлер, и всякий раз, когда взгляд его слегка влажных темных глаз устремлялся на нее, она ощущала новую приятную вспышку интереса с его стороны. Много времени прошло с тех пор, когда ей по-настоящему нравился какой-нибудь мальчик, или мужчина, как уже начинали называть сверстников. В студенческие годы в Баффало все носили стандартные комплекты одежды, так что тела выглядели одинаково бесполыми; в помещении же парни ходили в плотной фланели, опрокидывая в себя банки с пивом. Играли в настольный футбол – нудную игру с кучей рукояток; популярным местом был и автомат «Миссис Пакман» в задней части бара «Крамлиз», где все тусовались по вечерам в пятницу и субботу. У Жюль периодически случался слегка тошнотворный секс с двумя разными неинтересными парнями – все ребята с театрального отделения были геями или же интересовались только очень красивыми девчонками, которые учились на театральном отделении. После этого она долго стояла под душем в кабинке у себя в общаге, надевая резиновые шлепанцы, чтобы не подхватить грибок.

В блоке с ней соседствовала группа на редкость противных девчонок, не говоря уже о том, что все они были неопрятны и учились спустя рукава. Просто не повезло, что ее с ними поселили. В блоке стояла вонь, распространяемая горячими расческами для выпрямления волос. Девицы самозабвенно и с презрением орали друг на друга, как будто дело происходило в реабилитационном центре для душевнобольных. «ВЫЛИЖИ МНЕ КИСКУ, АМАНДА, КАКОЙ ЖЕ ТЫ ЛЖИВЫЙ МЕШОК С ДЕРЬМОМ!» – вопила одна девчонка через всю общую комнату с ее протекающей бескаркасной мебелью, и вывернутыми наружу коробками от пиццы, и с крохотным телевизором «Сони Тринитрон», и, конечно же, с горячими расческами, валяющимися повсюду, как рыцарские мечи в свободный от сражений день.

На первом курсе, в день, когда выпал первый снег, Жюль Хэндлер дошла до телефонной будки, расположенной через дорогу от общаги, носившей подходящее дурацкое название – «Кирпич», – и там, опуская в аппарат монету за монетой, позвонила Эш Вулф в Йельский университет. Как только Эш ответила, Жюль ощутила степень ее целеустремленности.

– Алло, – произнесла Эш рассеянным, отчужденным голосом человека, пишущего работу о Мольере.

– Эш, здесь просто ужасно, – сказала Жюль. – Такая громада. Знаешь, сколько тут студентов? Двадцать тысяч. Как целый